Чарльз Уильямс - Аденауэр. Отец новой Германии

Растущие продовольственные трудности направили изобретательские усилия нашего героя в новое русло. Первым плодом его творчества стала «кёльнская сосиска» — нечто малоаппетитное на основе соевой муки; за ней последовал «кёльнский хлеб» — смесь кукурузы, ячменя и риса; Аденауэр был так горд разработанной им лично рецептурой, что даже решил ее запатентовать. Продукт этот, по правде говоря, не пользовался особой популярностью и до 1916 года отпускался без ограничений. Однако после вступления в войну. Румынии поставки кукурузы фактически прекратились, и «кёльнский хлеб» тоже стали выдавать но карточкам. Здесь уже Аденауэр решил попробовать себя в сфере маркетинга: по его распоряжению булочникам было запрещено продавать свежий хлеб; торговать следовало исключительно черствым — не менее чем двухдневной давности; идея состояла в том, что, поскольку в черством виде аденауэровское изобретение имело еще более отвратный вкус и еще менее могло возбудить интерес потребителя, спрос и предложение оказывались сбалансированными. Успех этой акции можно считать но меньшей мере сомнительным. То же самое относится и еще к одному предприятию, придуманному Аденауэром, — устройству специальных фабрик-кухонь в рабочих кварталах Кёльна, где по рекомендованной им технологии изготовлялось некое варево, отличавшееся неприятным вкусом, но зато вроде бы повышенной питательности. Заместитель бургомистра попробовал себя и в сфере публицистики. В серии статей, опубликованных в 1915 году на страницах местной «Кёльнише цейтунг» (газеты, отнюдь не отражавшей точку зрения руководства партии Центра), он пропагандировал необходимость контроля над торговлей продовольствием; осуществлять этот контроль должны были, по его мнению, местные власти при минимуме вмешательства из Берлина. Позднее берлинское издательство «Конкордия» выпустило эти статьи в виде отдельной брошюры под заголовком «Новые правила для системы нашего продовольственного снабжения».

Разумеется, все это были изыски, никак не способные ни решить проблему дефицита продовольствия, ни противостоять растущей стихии черного рынка. В рационе потребителя говядина все больше заменялась кониной, картофель и прочие овощи — брюквой, натуральный кофе — суррогатом из ячменя и цикория. Репутация Аденауэра стала падать, тем более что его официальный начальник, бургомистр Вальраф, не упускал случая приписать себе то, что могло считаться заслугами в деле организации снабжения, и свалить на заместителя ответственность за явные провалы.

В этой сложной обстановке Аденауэр сделал ловкий ход: он решил организовать нечто, что позднее стало называться «большой коалицией». Ранее все политические комбинации в Кёльне разыгрывались между представителями двух партий: с одной стороны, это были национал-либералы, партия крупной промышленной и торговой буржуазии, с другой — партия Центра, представлявшая менее социально гомогенные слои католического населения. Социал-демократия, выражавшая интересы неимущего промышленного пролетариата, оставалась при этом за бортом; между тем ее политическое влияние значительно усилилось — особенно после включения в городскую черту Кёльна промышленных районов правого берега Рейна. Аденауэр, как это и положено правоверному католику, всегда считал социал-демократов некими исчадиями ада, однако ради укрепления своих личных позиций решился пойти на контакт с ними.

Ему повезло: вместо агрессивных марксистских фанатиков он, к своему немалому удивлению, обнаружил во главе кёльнской организации СДПГ людей, вполне благонамеренно настроенных, расположенных к кайзеру и выступавших в принципе за поддержку военных усилий Германии. Недаром лидер местных социал-демократов Вильгельм Зольман удостоился со стороны одного из высших чиновников империи характеристики, в которой присутствовали такие эпитеты, как «замечательный, мужественный, смелый, прямой» и т.п.

Зольман был примерно одного возраста с Аденауэром. Он родился в 1881 году в Тюрингии, был подмастерьем в Кёльне, одно время даже посещал гимназию, но бросил ее на том основании, что тамошнее образование мало что может дать ему для реальной жизни. Он был абсолютным трезвенником и сектантом (отколовшаяся от традиционного лютеранства группа, к которой он принадлежал, носила несколько таинственное название «добрых храмовников»). При этом он в качестве редактора местной хроники в «Рейнише цейтунг» потчевал читателей весьма ядовитыми комментариями на злобу дня на основе вполне марксистского идейного инструментария. В 1913–1914 годах он стал ведущей фигурой в скандале, связанном с разоблачением и последующим осуждением группы коррумпированных служащих кёльнской полиции. При общем мнении о нем как о «приличном человеке», это, казалось бы, был вряд ли подходящий партнер для такого католика-консерватора, как Аденауэр.

И тем не менее они нашли друг друга и договорились. По условиям этой договоренности социал-демократам гарантировались три места в городском собрании созыва 1918 года, признавалась необходимость ликвидации антидемократической трехклассной избирательной системы в Пруссии, Аденауэр отметил особые заслуги, беднейших слоев кёльнского населения в поддержании благосостояния города и торжественно обещал в будущем обратить особое внимание на их нужды. На основе этих трех пунктов Зольман от лица СДПГ выражал готовность вплоть до окончания войны лояльно сотрудничать с властями. Фактически это означало, что такую же позицию займут и местные профсоюзы.

Между тем в кругах Центра и национал-либералов продолжались старые партийные дрязги. Новые лидеры местной организации партии Центра — юрист Гуго Меннинг, человек жесткий и неразборчивый в средствах (в этом отношении он напоминал Германа Каузена, о котором речь шла выше), и бывший типографский служащий Йоханнес Ринге, представлявший «производственное» крыло партии, — не особенно симпатизировали Аденауэру, он казался им неким аскетом, чиновником-сухарем, тем не менее они признавали за ним качества добросовестного администратора и были готовы до поры до времени терпеть его как компромиссную фигуру на местном политическом Олимпе.

Либералы не имели такой жесткой иерархической структуры в партийном руководстве, однако если говорить о неформальном лидерстве в этой группе политиков, представлявших крупную буржуазию, в особенности же те ее слои, которые нажились на военных поставках, то эту роль, несомненно, играл банкир Луис Хаген. Отпрыск старинного еврейского семейства Леви (он изменил фамилию, женившись на дочери промышленника-католика; по этому случаю он сменил и вероисповедание), Хаген уже к началу войны был очень богатым человеком: он входил в советы директоров ряда компаний — общим числом тридцать девять (!), был президентом кёльнской Торговой палаты, признанным меценатом (от университета до зоопарка — все были облагодетельствованы его дарами). Приглашение в его дом считалось высшей честью для любого кёльнского политика. Формальный лидер местных либералов, Бернхард Фальк, был фактически его креатурой. Некоторую суверенную базу последнему обеспечивали руководящее положение в местной еврейской общине и тот факт, что его супруга имела аналогичный статус в системе женских организаций города.