Чарльз Уильямс - Аденауэр. Отец новой Германии

2 октября отпуск пришлось срочно прервать: Аденауэр прибыл в Кёльн на траурную церемонию в намять Роберта Пфердменгеса, скончавшегося несколько дней назад от воспаления легких. Смерть старого и верного друга, не раз выручавшего Аденауэра в делах финансовых и политических, глубоко потрясла его. Чувство одиночества еще более усилилось. Выступив на панихиде в Кёльне, Аденауэр съездил на похороны в родной город покойного Менхенгладбах, после чего поспешил обратно в Канденаббию насладиться последними днями теплой осени.

В Бонне, куда он вернулся 8 октября, его ждали неожиданные испытания. Друг на друга наложились сразу два кризиса — один внутриполитический, другой международный. Первый начался с того, что 10 октября журнал «Шпигель», эта вечная заноза для блока ХДС/ХСС, опубликовал статью о бундесвере под заголовком «Ограниченно годен для пассивной обороны», в которой содержался детальный разбор только что закончившихся штабных учений НАТО «Фаллекс-62», все сведения о которых были, разумеется, упрятаны под гриф «совершенно секретно». В статье говорилось, что учения показали полную непригодность системы гражданской обороны и средств связи плюс невозможность быстрого проведения мобилизации в случае военного конфликта: бундесвер может быть приведен в боеспособный вид только при условии, если между объявлением войны и реальным началом военных действий пройдет достаточный промежуток времени, а поскольку такое условие малореально, ситуация с обороной ФРГ попросту плачевна. Далее в статье указывалось, что министр обороны Штраус, вместо того чтобы думать, как улучшить дело, всецело поглощен планами оснащения бундесвера тактическим ядерным оружием. Словом, удар был метким и сильным в значительной степени именно потому, что все написанное соответствовало действительности.

Второй кризис разразился всего спустя четыре дня после публикации «Шпигеля». В воскресенье 14 октября американский разведывательный самолет «У-2», совершавший полет над западным побережьем Кубы, в окрестностях Сан-Кристобаля сделал фотоснимки некоего объекта, который оказался строительной площадкой для ракетного комплекса. С этого момента Карибский ракетный кризис и «дело “Шпигеля”» развивались параллельным курсом: первый едва не вверг мир в пучину термоядерной войны, второй едва не привел к падению кабинета Аденауэра.

Эти два кризиса не были связаны друг с другом, они просто совпали но времени, но это совпадение позволяет нам проследить, насколько наш герой сохранил способность адекватно реагировать на стрессовые ситуации, развивающиеся одновременно на разных уровнях и направлениях. Вообще говоря, первый кризис можно было предвидеть. Упомянутая статья «Шпигеля» была лишь элементом в кампании против Штрауса, которую журнал и лично его главный редактор Рудольф Аугштейн вели уже давно. К примеру, в апреле 1961 года «Шпигель» выступил с утверждениями, что Штраус представляет собой угрозу демократии, что он планирует ядерную войну, что его снедает неуемная жажда власти. Штраус подал в суд за клевету, затем еще раз — в связи с тем, что журнал обвинил его во взяточничестве: он вроде бы устроил выгодный подряд немецкой строительной фирме на выполнение заказов 7-й американской армии, расквартированной в ФРГ. Штраус выиграл оба иска, но это были пирровы победы: Аугштейн получил хорошую рекламу и продолжил свою кампанию с новой энергией. Помимо прочего, он сумел посеять сомнения относительно личных качеств министра обороны в головы тех его коллег по кабинету, которые представляли там СвДП.

Чего Аденауэр явно не ожидал и что, собственно, спровоцировало кризис, заключалось в том факте, что на этот раз «Шпигель» разгласил материалы, составлявшие государственную и военную тайну. Канцлер оказался в трудном положении. Его собственные отношения со Штраусом оставались далеко не безоблачными: не далее как в июле 1962 года у них произошло трудное объяснение по поводу ядерных амбиций Штрауса; у Аденауэра они тоже были, но, видимо, он был недоволен формой, в которой их высказал министр обороны. Теперь, однако, дело шло уже не о личных симпатиях или антипатиях: Штраус подвергся атаке со стороны нарушителей закона и его надо было взять под защиту. Было решено начать предварительное следствие но делу об утечке военной информации; Аденауэр 12 октября сообщил Штраусу, что он готовит законопроект, призванный запретить «клеветнические выпады в печати и все такое».

Вскоре, однако, начались осложнения. Следствие по идее должен был курировать министр юстиции Вольфганг Штаммбергер, но у него было большое темное пятно в биографии: во время службы в вермахте военный трибунал осудил его за представление неверной отчетности, подделку документов и разбазаривание военного имущества. До сих нор остается загадкой, знал ли Аденауэр об этом в момент формирования правительства, а если знал, то почему взял в свой кабинет человека со столь подмоченной репутацией.

Но в данном случае важно то, что к моменту скандала со «Шпигелем» он уже точно знал всю подноготную о злосчастном министре и, более того, знал, что той же информацией о нем располагает и редакция «Шпигеля», только придерживает ее до подходящего случая. Нетрудно было догадаться, какого именно: в случае, если бы появилось обвинительное заключение против редакции за подписью министра юстиции, одного вопроса «а судьи кто?» было бы достаточно, чтобы все уголовное дело рассыпалось в пух и прах. Поэтому следствие должно было проходить так, чтобы министр юстиции по возможности не имел к нему касательства, а еще лучше — вообще о нем не знал.

Здесь Штраус допустил первую ошибку. 17 октября, не поставив в известность главу кабинета, он напрямую обратился в службу военной контрразведки МАД с намерением подключить ее к следствию. При этом он сообщил, что против Аугштеина и его заместителя Конрада Алерса на основании показаний ряда сотрудников его, Штрауса, министерства вот-вот будет выдвинуто обвинение в измене родине — не более и не менее. Штраус и не подозревал, что в МАД у Аугштеина есть друзья, которые могут предупредить его о грозящей опасности. Они так и сделали, в результате чего Аугштейн распорядился получше припрятать все материалы, которые могли бы быть использованы против него, а Алерс счел за благо вообще на время покинуть страну, отправившись в Испанию.

Вскоре слухи о том, что Аугштейну грозит обвинение в государственной измене, широко распространились в боннских политических кругах, о чем свидетельствует хотя бы запись в дневнике Кроне за 22 октября. Лишь в этот момент о возбуждении уголовного дела против редакторов «Шпигеля» узнал наконец и Аденауэр; Штраус, который как раз и сообщил об этом канцлеру, позднее утверждал, что тот не высказал никаких возражений или оговорок. Возможно, канцлер просто не обратил внимания на то, что говорил ему министр обороны; его голова была тогда занята другим. Дело в том, что именно вечером 22 октября во дворец Шаумбург прибыли посол США в Бонне Уолтер Доу-линг и сотрудник ЦРУ, доставившие канцлеру срочное послание Кеннеди. При аудиенции присутствовали Шредер, Глобке и главный советник Аденауэра по внешнеполитическим вопросам Хорст Остерхельд. В послании говорилось о том, что президент собирается через несколько часов выступить с телеобращением к нации, где он объявит о введении морской блокады Кубы. Попросив всех присутствующих с немецкой стороны, кроме канцлера, удалиться, Доулинг показал ему копии фотоснимков, сделанных «У-2» над Кубой.