Чарльз Уильямс - Аденауэр. Отец новой Германии

Между англичанами и французами оставались серьезные разногласия, усилившиеся после того, как сенат США отказался ратифицировать Версальский договор и начался вывод американского оккупационного контингента. Французы поспешили занять их место и попытались даже добиться разрешения от англичан разместить часть своих войск в Кёльне: там, мол, имеются пустые казармы. Англичане ответили отказом, к радости бургомистра, который позволил себе выступить с открыто антифранцузским интервью парижскому журналу «Эклер». Это интервью привлекло к себе внимание составителей ежедневных обзоров прессы, предназначенных для британского правительства. В бюллетене от 24 марта 1920 года отмечено, в частности: «Он (Аденауэр) сказал, что Франция в отличие от такой политической (?) страны, как Англия, не хочет прийти к взаимопониманию с Германией… Франция просто ненавидит Германию как таковую».

Достигнув относительной стабильности во взаимоотношениях с оккупационными властями, Аденауэр обращает свою энергию (а она теперь так и брызжет из него) на разработку генерального плана реконструкции и развития Кёльна. Выше уже упоминалось о создании университета, по мысли бургомистра он должен был стать достойным конкурентом прославленной Боннской альма-матер. Но его замыслы этим не ограничивались, тем более что, как ни парадоксально, поражение Германии в войне открыло для его родного города неожиданные благоприятные перспективы.

Победители потребовали разрушить фортификационные сооружения вокруг Кёльна. Аденауэр решил воспользоваться этим, чтобы реквизировать занимаемые ими участки в пользу города и создать «зеленый пояс» в дополнение к тому, что когда-то был создан при его предшественнике Беккере на месте снесенной городской стены. Победители объявили незаконными субсидии, которые выдавались государством железным дорогам, чтобы удерживать на низком уровне тарифы на грузовые перевозки к портовым терминалам Гамбурга и Бремена. Аденауэр понял, что появилась возможность превратить Кёльн в главный центр не только речной, но и морской торговли, через который пойдет основной ноток немецкого экспорта из Рейнланда, надо лишь построить новый большой порт, углубить рейнский фарватер, создать соответствующую инфраструктуру и т.д. Эти два больших проекта — «зеленый пояс» и новый порт — были связаны с третьим, который предусматривал включение в городскую черту еще одного района правобережья — Воррингена; Аденауэр исходил опять-таки из правильного прогноза о том, что главный вектор экономического развития кёльнского региона в послевоенный период будет направлен не на запад, а на восток.

Размах плана требовал опытного и творчески мыслящего архитектора. Аденауэр решил пригласить на эту роль Фрица Шумахера — человека, ранее посвятившего себя развитию городского хозяйства Гамбурга, но ныне лишенного возможностей применить свои способности на благо родного города (как уже отмечалось, из-за навязанных победителями условий приморские порты Германии были обречены на упадок). Шумахер принял переданное ему предложение и согласился перевести свое бюро в Кёльн — пока временно, на три года. Аденауэр не скрывал от него возможных препятствий к реализации намеченных планов: последнее слово принадлежит англичанам, налицо высокая безработица, ресурсы Рура остаются вне пределов досягаемости, марка начинает падать… Шумахер позднее признавал, что ему самому представлялось, что он имеет дело не с реальным проектом, а с чем-то напоминающим мыльные пузыри. И все-таки он решился — и не пожалел.

Проблемы не заставили себя ждать. Заседавший в Кобленце Верховный комиссариат союзников упорно настаивал на том, чтобы развалины взорванных фортов не; убирались, а были оставлены на месте в качестве назидания потомкам. После того, как удалось переубедить оккупантов, поднялась местная оппозиция: на лакомые куски земли нашлось немало охотников. Из Берлина шли директивы, одна противоречивее другой. Единственным позитивным моментом оказалась контролируемая инфляция: в 1920-м — первой половине 1921 года марка еще не рухнула, а постепенно дешевела, что делало германские активы привлекательными для иностранных инвесторов.

8 июня 1920 года Аденауэр опубликовал в «Кельнер штадтанцейгер» программную статью с изложением своего видения будущего города. Альтернатива была сформулирована четко и убедительно: Кёльн станет либо «гигантской каменной пустыней», либо «городом, где жители будут вести жизнь, достойную человеческого существа». Однако оппозиция не унималась. Тон выступлений в городском собрании изменился: если раньше Аденауэра называли «утопистом», то теперь уже о нем отзывались как о «безответственном игроке», «спекулянте», «самом расточительном из всех немецких бургомистров». Против него и Шумахера выступали не только те, кто представлял интересы частных торговцев недвижимостью; когда он объявил о плане строительства большого стадиона на западной окраине города, в Мюнгерсдорфе, многие стали задавать резонные вопросы типа того, а не лучше ли употребить средства на закупку продуктов и на строительство жилья. Аденауэр гнул свое, не обращая внимания на критиков. Шумахер позднее говорил, что в прежние времена Аденауэр вполне мог бы стать одним из отцов церкви; во всяком случае, он не уступал первым христианским проповедникам ни силой характера, ни уверенностью в правоте своего дела.

Почти фанатичная увлеченность Аденауэра урбанистическими проектами тем более поражает, что ник его активности на этом направлении совпал с периодом трудных испытаний, которым подверглась его новая семья. Весной 1920 года Гусей, находившуюся тогда на последних месяцах беременности, постиг неожиданный и серьезный недуг. Врач поставил неутешительный диагноз: почечная недостаточность. Словно какой-то рок висел над семьей: то же самое нашли в свое время и у Эммы. К счастью, все обошлось, приступ удалось купировать. 4 июня Гусей родила мальчика, но новорожденный оказался очень слабеньким, практически нежизнеспособным. Его поспешили окрестить, сестра Гусей, Лотта, сама медицинская сестра; переехала к ним, чтобы помочь в уходе за маленьким Фердинандом (так назвали новорожденного, очевидно, в честь тестя) и матерью, еще тоже не оправившейся от родов. Сам Конрад был готов просиживать у постели жены дни и ночи, но ему то и дело приходилось отлучаться: дела в ратуше не отпускали.

Всего через три дня наступила печальная развязка. Вернувшись вечером домой, Аденауэр обнаружил уснувшую рядом с колыбелькой маленького Фердинанда сиделку. Он отослал отдохнуть явно уставшую женщину и сам присел на ее место. К полуночи ребенок стал задыхаться. Аденауэр позвонил врачу, попросил срочно приехать, тот дал понять, что приехал бы, если бы от этого была хоть какая-то польза. Отец вернулся к колыбели, взял ребенка на руки. Через некоторое время его дыхание оборвалось, все было кончено. Жена, полностью обессиленная, спала в соседней комнате, вернее сказать, временами проваливалась в забытье. Она проснулась, когда муж появился на пороге. Он не произнес ни слова. Гусей сама выговорила, полуутвердительно-полувопросительно: «Умер». Аденауэр кивнул, сел на край ее постели и взял ее за руку. Оба молчали.