Чарльз Уильямс - Аденауэр. Отец новой Германии

Физическая и психологическая перегрузка приносила неприятные последствия: у маленького Конрада появились проблемы с легкими — что-то вроде туберкулеза в легкой форме; он переболел всеми обычными детскими болезнями. Мальчик быстро вытянулся, и кости не выдерживали нагрузки — полтора месяца ему пришлось пролежать' в гипсе, а потом какое-то время носить корсет.

Все было подчинено подготовке к экзамену на поступление в гимназию, который предстояло сдавать после окончания трехлетнего обучения в начальной школе. Обычный конкурс в те годы составлял десять человек на одно место. Игра, однако, стоила свеч: гимназия, и только она, открывала дорогу в университет и соответственно в более высокие социальные слои. Природные способности (и, может быть, даже больше — отцовские увещевания) свершили чудо: Конрад успешно сдал экзамен, и после Пасхи 1885 года (обычное время начала учебного года в тогдашней Пруссии) стал учеником гимназии Святых апостолов. Это был новый мир, новое общество, новая культурная среда. Даже внешне все выглядело по-другому: форма, фуражки, воротнички, галстуки. Здание гимназии было относительно новым; оно было построено, когда старая гимназия Святого Марцеллина стала слишком тесной; торжественный акт открытия состоялся в 1860 году, в день рождения монарха.

Девятилетнему Конраду до гимназии от дома было не намного дальше, чем до начальной школы, но это была уже другая дорога — через сплошную строительную площадку, в которую превратился к тому времени центр Кёльна. В 1886 году бургомистром Кёльна стал Вильгельм Беккер, которого члены городского совета переманили с должности бургомистра Дюссельдорфа. Они наверняка не раз пожалели о своем выборе: новый бургомистр был фанатиком перемен, его новшества стоили немалых денег, и городским толстосумам пришлось раскошеливаться. Он начал с того, что расширил границы города, включив в него промышленные районы, расположенные на правом берегу Рейна, — Дейц, Мюльхейм, Полль и Мерхейм. Был снесен крепостной вал, окружавший старый город, сносились целые кварталы, закладывались парки, и крупнейший из них — Штадтвальд (буквально: «городской лес»), прокладывались транспортные магистрали.

Росла и гимназия Святых апостолов: к середине 80-х годов там было уже свыше двухсот пятидесяти учеников. Последствия «культуркампфа» еще сказывались, но старые католические традиции уже отвоевали себе кое-что из утраченного в 70-е годы. Участие гимназистов в ежегодных крестных ходах с хоругвями в руках отныне не приветствовалось, однако каждый четверг все должны были отстаивать мессы, которые проводили священники из соседней церкви Святых апостолов. Директор гимназии, Август Вальдайер, открывая учебный год, произнес несколько напыщенных фраз о синтезе католического гуманизма и имперского патриотизма. Трудно сказать, кому предназначались эти слова — собравшимся ученикам или присутствовавшим представителям власти, скорее последним. Синтез был больше на словах, чем на деле, поскольку официальное католичество в то время, сохраняя обрядный консерватизм, стало подчеркивать социальную ответственность церкви, тогда как государство считало не только социал-демократию, но и «христианское социальное учение» опасной ересью. Кёльнский архиепископ, во всяком случае, выступил на стороне государства, осторожно отмежевавшись от Ватикана. Разумеется, и в кёльнской католической гимназии на первом месте стояла лояльность империи и лишь на втором — христианский гуманизм, что бы там директор ни говорил о плодотворном «синтезе».

Что собой представлял Конрад Аденауэр как гимназист? Он был старательным учеником, но, как говорится, звезд с неба не хватал. Чтение, перевод и заучивание наизусть греческих и латинских текстов, немецкая грамматика, германская и французская история, физические опыты, занятия в гимнастическом зале — Аденауэр везде был в первой шестерке, но никогда не был первым. Неожиданно хорошо пошло дело с физкультурой, и что уж совсем неожиданно — у него оказались отличный музыкальный слух и приятный голос. Одноклассники относились к нему неплохо, но он оставался как-то на отшибе. За все девять лет у него был только один приятель, некий Ильдефонс Хервеген, но тот ушел из гимназии, не окончив ее, их дружба прекратилась, а никакого нового друга Конрад себе так и не завел. Он увлекся книгами, читал быстро и много; особенно ему нравился Жюль Берн, заинтересовал его и Диккенс: но его собственным словам, он четыре раза перечитал «Дэвида Копперфилда».

В мае 1890 года, в возрасте четырнадцати лет, он прошел обряд конфирмации. На сделанной в этот день фотографии перед нами болезненно худой подросток, для своего возраста довольно высокий, с короткой прусской стрижкой, в темном тесном костюмчике с бутоном и ленточкой в петлице; судя но всему, он попытался улыбнуться, но это не очень у него получилось — в общем, вид не слишком радостный.

Да и чему было радоваться? Отныне он должен был регулярно исповедоваться, а список вопросов, к которым следовало подготовиться, едва помещался на трех страницах, напечатанных мелким шрифтом. «Не согрешил ли я в моих помышлениях? Не согрешил ли я нечистыми взглядами, словами или песнопениями? Не согрешил ли нечистыми деяниями, один или вместе с другими?» — это лишь избранные фрагменты из этого вопросника. А ведь суровый священник мог добавить что-нибудь еще.

Учителя-предметники были тоже не сахар. Оплеухи ученикам считались нормальным средством воспитания, известен но крайней мере случай, когда у одной из жертв лопнула ушная перепонка. В гимназии были две темные камеры, которые использовались как карцеры. Сам Аденауэр однажды отозвался о своей гимназии как о «лавке ужасов», но справедливости ради стоит заметить, что Пруссия в этом отношении не была исключением, в тогдашних английских школах садизма было не меньше. В гимназии Святых апостолов по крайней мере давали определенный набор знаний но программе. Правда, в основе было механическое заучивание. Крайне плохо обстояло дело с изучением иностранных языков.

Аденауэр с благодарностью вспоминал только одного своего учителя: это был историк Эрнст Петит, знакомый Генриха Шлимана, первооткрывателя древней Трои. По воскресеньям он приглашал учеников к себе домой, показывал им фотографии археологических находок и, по словам Аденауэра, сумел возбудить в нем интерес не только к древностям, но и к искусству вообще. Нельзя сказать, чтобы наш герой когда-либо в жизни как-то особенно интересовался искусством, так что и в данном случае его утверждения нужно воспринимать с изрядной долей скепсиса, но насчет благотворного влияния на учеников таких учителей, как Петит, — это он вряд ли придумал.