Михаил Ильинский - Жизнь и смерть Бенито Муссолини

Сохранился и охотничий домик, который издавна принадлежал баронам Франкетти из Сан-Гаэтано. Дом длинный, низкий, из красного кирпича, словно врытый в глину. Внутри — огромный камин, стол, мебель начала XIX века; на стене шкура медведя, оленьи рога, клочья неизвестно откуда и как появившейся в этих краях шкуры тигра (говорят, что барон убил полосатого на охоте то ли в Европе (?), то ли в Африке, то ли в Индии). В доме, будто отсек, кубрик судна, комнатка с крохотной деревянной кроватью, на которой коротал ночи писатель. И говорят, что здесь провел одну ночь в 1919-м Бенито Муссолини.

— А где спала Мэри?

— Сюда, в Балле Гранде (Большую Долину), Хемингуэй супругу не брал. Она оставалась на хозяйской вилле в Сан-Гаэтано — Каорле. Но и там у Эрнеста и Мэри были отдельные комнаты. «Папа» отмечал, что для них в Каорле кровати почему-то очень узкие, тесные. Прислуживала американским гостям горничная по имени Нина, знавшая несколько слов по-русски и по-сербски и всех научившая говорить «на здоровье».

Больше всего Нина любила собирать и разбирать дюжину чемоданов четы Хемингуэй и всегда добавляла: сколько у Мэри было бы чемоданов, если бы она была не четвертой, а первой женой Эрнеста Хемингуэя? Наверное, один…

Но здесь помнили, как писатель приезжал в Сан-Гаэтано сразу после войны на огромном лимузине — длиной так метров в двенадцать — с водителем в форменном кителе и фуражке, но сам без какого-либо старого дорожного чемодана.

Хемингуэй на охоте делал вид, что не уделяет супруге ни малейшего внимания. Он предпочитал общество «крутых» охотников, рассказы которых славно соответствовали этому дикому суровому краю, и он утолял жажду джипом.

— Хемингуэй, — продолжал пиццайоло, — не был великим охотником. Но охотился с удовольствием. Однажды я даже видел, как он нежно гладил перья подстреленной им сизой уточки. Все у меня живо в памяти. Ведь Эрнест приезжал в Каорле семь-восемь раз в год в течение почти двенадцати лет (с 1948 по 1960 гг.). Но все-таки в намять врезалось самое острое: это — большой лимузин, чемоданы Мэри и слезы «папы Хема» над убитой уткой…

— А Муссолини? После Первой мировой бывал в этих краях?

— Муссолини был частым гостем Венецианской лагуны. Но Хемингуэй здесь им не интересовался. Муссолини для Хемингуэя был… Муссолини. Но сейчас есть мысль собрать все заметки Хемингуэя о Муссолини и его времени.

Хемингуэй не систематизировал все свои сведения о Муссолини. Это был не его герой.

Муссолини, став премьер-министром, не прекращал шокировать своим видом рафинированную итальянскую и зарубежную публику, особенно журналистов. Появление дуче на первой встрече с королем в узковатом, плохо подобранном костюме, высокой шляпе — почти цилиндре, в галстуке, смешно сидевшем на его сильной шее, сразу напомнило комедийных персонажей из чаплинских фильмов. В ресторанах, куда он приходил без сопровождения, его видели наряженным как попугаи: яркие башмаки, фрачный костюм, полное отсутствие вкуса и гармонии цвета. Голову ему брил ставший цирюльником служащий компании, а щеки почему-то часто оставались небритыми.

Обучение хорошим манерам, которые МИД решил привить дуче при помощи специалиста-дипломата, оказалось делом непостижимым. В какой-то момент Муссолини, например, вставал из-за стола, ронял салфетку, наступал на нее ногой, затем поднимал и неловко запихивал ее за воротник.

В военной форме, которую Муссолини уважат больше, чем гражданскую, он выглядел представительнее. Это он прекрасно понимал и поэтому чаще появлялся в форме, особенно по официальным поводам.

Из всех фотографий, сделанных в 1926–1930 годах, большинство — или в униформе, или в плавках на одном из пляжей под Римом или на Адриатике, в Рич-чоне, где он проводил отпуска. Гитлеру нравились фотографии дуче в форме, а «снимки в плавках» фюрер называл «легкомысленными, недостойными премьера». Муссолини смеялся и замечал: «Ревнует!», намекая на щуплое телосложение берлинского коллеги.

В послевоенной печати часто отмечалось, что Муссолини довольно хорошо зарабатывал благодаря гонорарам за журналистские статьи, которые якобы писали за него младший брат Арнальдо, бывшая любовница и «гранд дама» Маргерита Сарфатти, а также секретарь Алессандро Чиаволини, в прошлом офицер фашистской милиции. Только шофера Эрноле Баратто, прослужившего дуче почти двадцать лет, не называли, пожалуй, соавтором Муссолини.

Статьи для итальянской и американской печати, приносившие Муссолини более 1500 долларов в неделю, дуче писал сам, и не могло быть иначе. Он был честолюбив, работоспособен и никогда ничего не передоверял. Тем более статьи, под которыми стояла его подпись. У него был свой, особый стиль.

Практика написания за кого-то статей действительно укоренилась в начале 30-х годов. Но никто из плеяды лидеров того времени — ни Гитлер, ни Сталин, ни Муссолини, ни Черчилль, ни Рузвельт — не позволяли никому излагать свои мысли за себя. Таким образом, домыслы, что за Муссолини писали другие лица, рассчитаны на доверчивых, на тех, кто ждал и поддерживал любое обвинение в адрес дуче.

Но была и другая крайность, представлявшая дуче почти «сверхчеловеком», способным проводить по двадцать пять совещаний в сутки — и так круглый год; за семь лет (1922–1929) он якобы разрешил 1 887 112 деловых проблем, то есть делал по сто дел в час при шестидесятичасовой рабочей неделе человека, который еше занимался спортом, ездил на лошадях, читал газеты и играл на скрипке. Все это маловероятно, но окружение слушало и не противоречило. Ведь речь шла о Муссолини.

Муссолини своей физиологической невоздержанностью, резкими выступлениями, которые, как он считал, «били в точку», мог быть неоднократно скомпрометирован в глазах короля и общественного итальянского и международного мнения, но он этим пренебрегал и, как показывали время и события, всегда выкручивался (его любимое словечко), оставлял в проигрыше своих противников. Чаще всего он их наказывал «за леность, нерасторопность» или желание преждевременно праздновать победу.

Он во всем играл ва-банк. В личных отношениях (с Ракеле, Идой, Петаччи), в парламентских делах (выложил депутатам пакет с 2364 указами, потребовал их одобрения и добился этого в один присест), во встречах с королем, в отношениях с мафией, с масонами, в борьбе против коррупции, в международных связях. Себя Муссолини не жалел.

Сколько раз его охватывали нервные приступы, он ощущал сердечную недостаточность, во время выступлений у него через нос и рот шла кровь, он кашлял, его тошнило. У него была язва двенадцатиперстной кишки, слабые легкие, болели военные и другие раны. Но для него все это было «мелочами жизни». Он шел вперед, настаивал на своем, получал удары, падал, но поднимался и шел вперед. И такая настойчивость подкупала общественное мнение Италии 20-х — начала 30-х годов.