Виктор Будаков - Генерал Снесарев на полях войны и мира

И в этом же высоком письме — о неуладицах фронтового быта, о человеческой недобросовестности и даже низости, об интендантстве, всегда запаздывающем с грузами, всегда недодающем, всегда крадущем — порицаемом во всех армиях и проворачивающем свои миллионные делишки во всех армиях; интендантство — «какое-то канцелярское, не военное учреждение, не имеющее никакой нравственной связи с войсками…»

И действительно, командиру полка приходится несколько суток подряд быть на острие боя, руководить ротами и батальонами, которым противостоят австрийцы, трёхкратно общими силами превосходящие, а интенданты именно тут уведомляют о срочном предоставлении справки, прямо-таки всеохватной: о лошадях, упряжи, сёдлах, подсумках, ремнях, винтовках, штыках… Что оставалось делать командиру полка? Пригласить их на передовую да в час атаки дать им в руки эти самые винтовки со штыками? Так интенданты окопов не любят, на передовую их не дозовёшься.

«Единственно, в чём они подвинулись вперёд, это в том отношении, что не воруют так, как в Японскую кампанию, а понимание дела, и чувств, и нужд военных осталось прежнее… сухое, канцелярское, малодушно формальное». (При чтении записи Снесарева об интендантах невольно приходят на память грустные и не без сарказма слова монархического публициста и мыслителя Солоневича из статьи «Миф о Николае Втором» про неуёмный интендантский грабёж в Крымскую войну, и особенно в Японскую, когда поражение на Дальнем Востоке было достигнуто «соединёнными усилиями японцев, интендантства и интеллигенции».)

Идёт обычная фронтовая жизнь-страда, которая находит отражение в письмах. Всякая всячина, подчас значимая, подчас мелкая, хотя и не пустяшная. То придан полку отряд санитарных собак, умных и жертвенных, четвероногих с тем чувством долга, какого не худо бы «призанять и некоторым из двуногих»; то солдатское чаепитие, когда каждый молодец, «чудо-богатырь», с отменным удовольствием выпивает треть ведра чаевого кипятка; то лесное домоустроение, когда один, мастеровитый и доброусердный, из плотников-умельцев сколачивает домик телефонистов, а десяток из неумеющих или не хотящих держать топор в руках с ленцой спорит, как лучше сделать; то тщательная маскировка полковых бараков густолиственными кустарниками, ветками и травами; то попеременного успеха «бои» начальства со своими же подчинёнными, умудряющимися чистый лес испакостить у каждого дерева — их заставляют ходить в лес по-японски, с лопаткой, чтобы не оставлять «пахучих следов», но закапывать их.

Набегают и случаи не совсем рядовые. Прибыл на фронт председатель Государственной думы М.В. Родзянко и вознамерился посетить позиции снесаревского полка (думский вождь, родом из Екатеринослава, пожелал поприветствовать земляков-екатеринославцев); но полк стоял на самой кромке передовой, не ровен час немудрено было попасть под плотный обстрел австрийцев, и командир полка отговорил высокого гостя от небезопасной затеи.

А погода становилась всё весеннее, русины выехали пахать землю, откуда-то у них, вынужденных быть по-горски скрытыми и экономными, появились лошади, коровы, овцы, казалось бы, не могшие уцелеть в войне; появились, казалось бы, и надежды, и дай Бог!

Русские в Карпатах стояли у перевалов, даже на перевалах, с которых если не открывалась Венгерская равнина, то в один марш-бросок можно было бы выйти на её простор, целя острие своего удара на Будапешт, а он совсем недалёк от Вены.

Германский Генштаб нервничает: если не отбросить русских от Карпат, не сокрушить их у их же границ, они появятся в некий летний, отнюдь не прекрасный час у стен Вены, Будапешта, Берлина. Сменивший Мольтке-младшего на посту начальника германского Генерального штаба Эрих Фалькенгайн (его труд «Верховное командование 1914–1916 в его важнейших решениях» через несколько лет Снесарев переведёт и напишет к нему предисловие) не только сомневался в способности австрийцев и венгров устоять перед русскими без немецкой помощи, он был убеждён в том, что надо было немедленно и непосредственно поддержать Карпатский фронт. Фалькенгайн пишет, что с болью в сердце он «должен был решиться на использование на востоке молодых корпусов — единственного к тому моменту общего резерва… Такое решение знаменовало собою отказ, и притом уже на долгое время, от всяких активных предприятий крупного размаха на Западе».

Прорыв поручался генералу Августу Макензену, который участвовал ещё во Франко-прусской войне 1870–1871 годов и в своё время был адъютантом Арнольда фон Шлиффена — автора плана Шлиффена от 1905 года, коим руководствовалось германское командование в Первой и Второй мировых войнах. Для операции — готовилась в условиях строгой секретности — были взяты отборные войска с французского театра, и, чтобы дезориентировать русскую разведку, немецкие эшелоны с запада двигались кружным путём. Были проведены отвлекающие демонстративные операции на Ипре и в Курляндии.

Место прорыва — Горлице. Пехоты у Макензена было вдвое больше, превосходство в артиллерии — шестикратное, а в тяжёлой — сорокакратное! Германская артиллерия повсюдно и решительно преобладала, а впервые применённые немцами миномёты своим адским грохотом в Горлицком прорыве произведут на русских психологически устрашающее, даже деморализующее воздействие, не меньшее, чем скоро на самих немцев — английские танки или советские «катюши» в последующей мировой войне.

Наступление началось 19 апреля 1915 года. Группировка Макензена, созданная из переброшенных с Западного фронта трёх ударных немецких корпусов, с ночи обрушила на русские позиции залпы сотен (600!) тяжёлых орудий и двинулась как таран. В десять утра начался штурм русских позиций на тридцатипятикилометровой полосе. Немецкий таран наткнулся на упорное сопротивление русских. Но тяжёлая артиллерия не оставляла камня на камне впереди себя. Горлицкая операция, так названная по месту прорыва, длилась пятьдесят с небольшим суток. Русские были вынуждены уходить из трудно давшейся им Галиции. Уничтожались мосты и железные дороги, угонялись паровозы и вагоны. Германский успех достигался медленно. Людендорф объяснял это необходимостью исправлять разрушенные дороги. Но были и другие причины: расстройство австро-венгерской армии — и немцам ничего не оставалось, как своими дивизиями и корпусами усиливать Восточный фронт, хотя приходилось оглядываться и на Италию, которая изменила Серединным державам и «своевременно» встала под знамёна Антанты, надеясь оказаться при победителях — неужели таким весьма не величественным образом надеясь напомнить о былом римском величии?

Перемышль, «ключ ко всей Галиции», взятый русскими 22 марта 1915 года (2500 офицеров, 120 тысяч солдат, 900 орудий — добыча), через два с небольшим месяца, в июне, был оставлен. Вскоре, в июне, та же участь постигла и Галич, и Львов.