Фрида Вигдорова - Девочки (дневник матери)

18 января 46. Ермолаевский.

Сегодня я вернулась на Ермолаевский. Саша встретила меня целой серией молчаливых глубоких вздохов. А Галя провожала плачем. Может быть, это объяснялось тем, что я не успела дочитать ей отрывок из «Странствия во мраке» Мартина Флавина. Я прочла ей главу «Ему было всего 9 лет и ему очень нужны были санки». Она превосходно понимала, слушала с наслаждением. А когда я начала читать о велосипеде, за мной приехал Шура и пришлось чтение прервать.

Я было хотела объяснить ей, что означает слово «шериф», но она торопливо сказала:

— Читай, читай. Я знаю, это милиционер.

24 января 46.

Саша:

— Мама, ведь я не слушаюсь, почему же ты меня целуешь?

— Я знаю, что делают волки с плохими девочками: они их бьют и терзают…

— Суп — изумительный!

Саше купили воздушный шар. Проснувшись на следующее утро, Саша чуть не расплакалась, потому что большой шар превратился в маленький, с кулак величиной.

— Что ты с ним сделала? — воскликнула она с возмущением.

— Он просто похудел! — ответила я.

На днях Ян Сашин принес Саше шоколадку. Я дала ей кусочек, остальное положила в ящик. Вечером, когда Саша уснула, я несколько раз приложилась к шоколаду сама, да еще угостила Шуру. Утром Саша первым долгом помчалась к ящику. У меня сердце замерло. Но взглянув на шоколад, Саша сказала вполне добродушным тоном:

— Мама, посмотри, шоколадка похудела…

27 января 46.

Галя поет Саше (невероятно перевирая мотив):

— Рыбки уснули в пруду-у-у…

— Почему в пруду? Лучше бы они спали на песочке, — возражает Саша.

Галя говорит:

— Лену я люблю, она хорошая. А Милу не люблю и играть с ней не буду.

— Почему? Чем же она тебе не нравится?

— Она неправдивая. Подлиза. И надоеда.

Этот разговор мы продолжим. Интересно мне, что она имеет в виду.

18 февраля 46.

Саше 3 года 9 месяцев, Галке — 8 лет 11 месяцев.

Саша, оправившись от гриппа, говорит о себе:

— Сейчас я встану на свои слабенькие ножки.

— Саша, кому идти в аптеку за лекарством: мне или папе?

— Ты иди.

Я уязвлена:

— Почему же не папе?

— Он — долго… — отвечает Саша.

Очень наблюдательный ребенок.

Саша:

— Сейчас я построю домик, мама посмотрит и скажет: «Какая прелесть!»

19 февраля 46.

Мама рассказала мне, что Галя вернулась сегодня из школы заплаканная. Объяснила: «Мы пели песню “Отцы вернулись к нам домой”. А я петь не хотела. Только шевелила губами. Зачем я буду петь “отцы вернулись”, если мой папа не вернулся».

Это странно. Мне кажется, она почти не помнит Шуру, почти никогда о нем не расспрашивает, и мне кажется, она не понимает своей потери. Но, видимо, это не так. Я иногда рассказываю ей о том, каким был Шура в детстве. Она слушает жадно. Но сама не расспрашивает. Как-то спросила, правда:

— А папа Шура хорошо учился, когда был маленький?

И еще:

— Папа Шура любил играть со мной?

21 февраля 46.

Вчера, вернувшись с работы, я была ошеломлена известиями о том, как вела себя Саша: она мешала Шуре работать, проткнула карандашом лимон, облила супом телефон (всё нарочно), кидала мяч на стол и в зеркало, стучала чем ни попадя по Милиной чернильнице и т. д.

— Я тебя не люблю, — сказала я.

Она покорно удалилась.

— Саша! — крикнула я некоторое время спустя, собравшись укладывать ее спать. Она мигом примчалась:

— Ты меня уже любишь?

22 февраля 46.

Саша сказала только что:

— Мама, если мне позвонят, скажи: «Сашенька устала, она прилегла, позвоните позже». Или: «Она встанет — сама вам позвонит».

23 февраля 46.

Я щекотала Сашку, щипала щечки, дергала за уши. Она все терпела со снисходительной улыбкой, а потом произнесла горделиво:

— Как мама меня любит!

Вчера долго гладила меня обеими ручками по лицу. А потом спросила:

— Приятно?..

Саша поет:

— Ольбульбе́ли — опупели! Ольбульбе́ли — опупели!

— Саша, что такое ольбульбели?

— Это такое платьице! (?!)

Я рассказала Саше своими словами сказку о золотой рыбке («…А старуха говорит: попроси у рыбки отдельную квартиру с газом, новые туфли, шапку-кубанку и много пододеяльников…»). Эффект неожиданный: Саше жалко старуху:

— Зачем у нее всё отняли?

— Жадная она, понимаешь — жадная! — говорю я. — Чего же ее жалеть?

— Все равно жалко! — отвечает Саша.

Саша сказала кому-то: «Не ври! Ты врешь!»

Шура объяснил ей, что надо говорить не «врешь», а «ошибаешься».

Сегодня я сказала Саше:

— Не сбрасывай с себя одеяло.

Она ответила:

— Я не сбрасываю, не ошибайся, пожалуйста.

При этом вежливое «не ошибайся» звучит у нее совсем так же, как и «не ври».

Я принесла от дяди Бори Зутта в подарок Саше целлулоидного пупса. Все сказали: «Какой чудесный! Где это Борису Борисовичу удалось поймать такого?»

Саша с удивлением:

— А разве они бегают по улицам? Ведь они же голые?

27 февраля 46.

Всё, что мы ей говорим, она возвращает нам сполна:

— Мама, сейчас же подай мне кубик!

Или:

— Папа, ты в своем уме? Ты разрушил мой домик, все кубики упали!

И так далее.

Когда Шура ее шлепает (а только он и шлепает), она призывает на помощь все свое самообладание, только бы не заплакать: отворачивается, строит равнодушное лицо, говорит что-нибудь, не идущее к делу: «Какой у кошки хвост пушистый».

Шура:

— Саша, извинись передо мной!

Саша:

— Я устала…

1 марта 46.

У Шуры очередной грипп, и я отвезла Сашу на Сретенку. Между нею и Галей после поцелуев и объятий произошел такой разговор:

Галя:

— Ты поедешь с мамой Фридой обратно?

— Нет, я не хочу ехать на Ермолаевский.

— Почему?

— Потому что я хочу остаться на Сретенке.

— А почему?

— Потому что я хочу спать вместе с тобой.

— А почему?

— Потому что я тебя люблю.

— А почему?

— Потому что ты моя сестричка.

— А почему я твоя сестричка?

— Почему-почему! — раздражаясь, ответила Саша. — Потому что кончается на «у».

Папа Аба слушал с наслаждением, и на лице у него был написан восторг…

5 марта 46.

Саша после четырехдневного отсутствия вернулась домой.

— Ну как, мой горшочек тут скучал без меня? — спросила она.

Сразу стала озорничать, верещать, чего на Сретенке не бывало.

6 марта 46.

На Сашу напал рисовальный стих. Она целыми днями рисует, чем бесконечно радует родителей. Бумаги изводит — пропасть.