Георгий Мирский - Жизнь в трех эпохах

Я снимал комнату в центре, около Дюпон-Серкл. Однажды, когда поздно вечером я под проливным дождем возвращался домой и на улице не было ни души, из кустов появился молодой негр в бейсбольной шапочке и с шарфом, закрывавшим половину лица. «Хай!» — сказал он, подойдя вплотную ко мне. Я ответил тем же, думая, что это один из множества чернокожих нищих, просящих милостыню на каждом углу, но он уткнул мне в живот какой-то закутанный в тряпочку предмет — не то пистолет, не то нож. «Я не буду в вас стрелять, это «холдап» [7] Hold-up — вооруженное ограбление (англ.). )». Другой рукой он выхватил у меня из кармана пиджака бумажник, в котором была приличная сумма денег (я собирался в Москву и как раз в этот день снял деньги со счета в банке), взял банкноты, бросил бумажник на землю и убежал. Все это заняло несколько секунд; потом в полиции мне сказали; «Хорошо, что вы не сопротивлялись или не попробовали убежать. Эти ребята всегда либо пьяные, либо обкуренные, им убить человека — раз плюнуть».

Я объездил немало штатов и выступал во многих университетах, но регулярную преподавательскую работу на целый семестр получил только в 1993 году. Меня пригласил Американский университет в Вашингтоне — прочесть в течение осеннего семестра три курса: «Постсоветская Россия», «Россия и СНГ (Содружество Независимых Государств)», «Россия и Европа». В трех учебных группах, вместе взятых, было около 50 студентов, главным образом «андергрэдюэйтс» (студенты основного четырехлетнего курса обучения; продолжающие учебу после этого срока — по-нашему аспиранты, «постгрэдюэйтс). Несмотря на уже имевшийся у меня опыт преподавания в СССР, я с некоторым трудом приспосабливался к американским порядкам. Помню, прочитав курсовую работу одной студентки, я в ходе очередной лекции указал ей на ошибки и увидел изумленные взгляды студентов; оказывается, замечания можно делать только тет-а-тет, а не в присутствии всего класса, точно так же, как об отметках, которые преподаватель ставит, должен знать только сам студент и деканат, но ни в коем случае не другие студенты. Это результат осуществления на практике концепции прав личности: ни за что нельзя ставить человека в неудобное положение, тем более в присутствии других людей, ущемлять его достоинство и причинять ему моральный ущерб. Это только часть обширного негласного кодекса уважения личности, включающего в себя и «политическую корректность». Можно попасть впросак на каждом шагу; так, когда группа сотрудников Института мира направлялась на двух машинах на какое-то мероприятие и я увидел, что две молодые женщины, вышедшие из второй машины, пошли не в ту сторону, я окликнул их, назвав их «герлз». Один из моих спутников тут же вежливо сообщил мне, что лучше было бы крикнуть «ледиз». Что уж говорить об абсолютной невозможности употребления — по крайней мере, в официальном общении — таких слов, как «слепой» или «низкорослый» (надо говорить «человек с другим видением» и «человек, столкнувшийся с вызовом в отношении вертикальности»; по-английски, впрочем, это звучит коротко — «other-visioned», «vertically challenged»).

После одного моего выступления, в котором я сказал, что менталитет русского народа неверно было бы считать ориентальным, были возражения по поводу употребления самого слова «ориентальный»: в этом усмотрели расистский подход — дескать, нельзя делить людей на «восточных» и «западных». Многие полагают, что нельзя употреблять термин «Ближний Восток», так как это означает, что на данный регион смотрят из Европы, ведь только по отношению к ней он может считаться ближним, следовательно, это — «европоцентризм», западное высокомерие.

Мои земляки предупреждали меня, что даже в разговорах с соотечественниками на русском языке в присутствии американцев не следует произносить слово «негр», созвучное совершенно невозможному в Америке, давно запрещенному «ниггер». «Так ведь они же по-русски не поймут», — возражал я. «Нет, — отвечали мне, — негры все равно уловят, о чем речь, будут неприятности». В обиход давно вошло слово «blacks», но сейчас политически корректным считается «African Americans». А вообще в Америке ни в коем случае нельзя, споря с кем-то или обосновывая свое отрицательное мнение о ком-то, даже упоминать такие вещи, как национальная принадлежность человека, так же, впрочем, как его внешние данные, пол, возраст или черты характера. В принципе даже не следует косвенно намекать на национальность собеседника, если он сам этого не коснется; я знаком со Збигневом Бжезинским, известным политологом и бывшим советником президента Картера по национальной безопасности, мы с ним неоднократно беседовали, он пришел однажды слушать мою лекцию в Университете Джонс Хопкинс. Но когда я пробовал говорить с ним на его родном польском языке, он отвечал по-английски, и мне потом объяснили: Бжезинский хочет, чтобы его считали только американским политиком, и полагает, что даже намек на его происхождение неуместен. Во всем этом есть некий парадокс: ведь все американцы отлично знают свою родословную, гордятся ею, никто не скрывает своих национальных корней, я сотни раз слышал от людей: «а, вы из России, мои предки тоже родились где-то под Минском (или Киевом, Одессой и т. д.)», но человек должен сам об этом сказать, иначе всякое упоминание о происхождении будет политически некорректным.

В Америке не услышишь, например, таких реплик среди автомобилистов: «Эти черные (или испаноязычные) гоняют, как сумасшедшие», или «Она сама виновата в аварии: женщина за рулем — сами знаете», или «В его возрасте вообще уже не стоит за руль садиться». Конечно, люди могут именно так думать и в своем узком кругу даже говорить, но в обществе — никогда. Вместе с тем в университетских справочниках всегда четко указывается, сколько в данном университете или колледже студентов мужского и женского пола и каков процент представителей расовых групп (их по принятой в США классификации пять: «кавказцы», к которым относятся все «арийцы» и вообще более или менее «белые», включая русских и французов, евреев и арабов, ирландцев и греков и т. д.; азиаты (жители Южной и Восточной Азии); афроамериканцы, т. е. черные; испаноязычные, называемые «хиспаникс» или «латинос»; наконец, «нэйтивз», коренные, т. е. индейцы). На первый взгляд, это некорректно — указывать расовые и половые отличия, но на самом деле это — оборотная сторона борьбы против дискриминации и ущемления прав меньшинств: каждое высшее учебное заведение должно показать, что оно не дискриминирует чернокожих или желтых, а также женщин — они тоже относятся к «меньшинствам», хотя их в стране 54 %.

Это тесно связано с проводящейся в последние годы в Соединенных Штатах политикой, называемой «affirmative action», суть которой в искоренении дискриминации меньшинств, равно как и инвалидов, при приеме на работу или учебу. Недавно одноногая женщина подала в суд на владельцев дансинга, отказавшихся принять ее на работу в качестве танцора, и в соответствии с законом она может быть права: ведь ее не приняли именно потому, что она — инвалид. Сын одного моего знакомого, объясняя отцу, почему после окончания колледжа он не смог поступить на работу, которой добивался, сказал: «Вот если бы я был незамужней негритянкой, да еще больной СПИДом, меня бы точно приняли». Недавно развернулась борьба против affirmative action: выпускники колледжей — «кавказцы», т. е. белые, обратились в суд, доказывая, что их не взяли на работу, хотя они прошли по конкурсу, только потому, что решено было предоставить эти места неграм, набравшим меньше баллов. Ни одно учреждение не может позволить себе быть обвиненным в том, что в его штате недостаточно черных или испаноязычных. Поэтому появился термин «reverse discrimination» — дискриминация наоборот.