Георгий Мирский - Жизнь в трех эпохах

Говоря об этнических конфликтах, вспыхнувших после распада Советского Союза, хотел бы заметить следующее: ахиллесовой пятой советской имперской системы была этническая чересполосица, частично следствие исторического развития, частично элемент политики «разделяй и властвуй». Почти в каждой республике имелись национальные меньшинства, в некоторых случаях весьма значительные, что объективно закладывало мины замедленного действия; они непременно должны были взорваться при изменившейся ситуации. Это и произошло, когда исчез общесоюзный обруч, скреплявший многонациональную структуру. Но здесь неправильно мазать все одной краской, утверждая, что все конфликты были неизбежны. Так, в Закавказье, как мне представляется, неизбежным был только армяно-азербайджанский конфликт из-за Нагорного Карабаха. Те, кто ведут сейчас душещипательные разговоры — «вот, мол, сколько лет все нации жили дружно, как добрые соседи, а потом кто-то спровоцировал войну», недостаточно знакомы с фактами. К Карабаху, во всяком случае, такого рода идиллические представления никак не могут относиться.

Я помню, как в руководимом мною тогда отделе ИМЭМО работал старый коммунист Григорий Акопян, уроженец Карабаха, в прошлом участник создания местного комсомола. Каждый раз, возвращаясь из отпуска, который проводил на родине, он с горечью и недоумением рассказывал мне — разумеется, строго конфиденциально — о притеснениях карабахских армян азербайджанскими властями, беспардонно нарушавшими милые его сердцу принципы пролетарского интернационализма. «В конце концов эти безобразия плохо кончатся», — предупреждал он и оказался прав. Дело в том, что для армян политика Баку, независимо от того, в какой степени она действительно была репрессивной и шовинистической, всегда выглядела как продолжение геноцида, устроенного властями Турции во время первой мировой войны. Эта трагедия, усугубленная впоследствии потерей исконных армянских земель, стала неотъемлемой частью всего национального менталитета. Армяне называют азербайджанцев турками, и этим все сказано. Нарыв давно назревал и рано или поздно должен был прорваться.

В отличие от Нагорного Карабаха, в Абхазии можно было добиться компромиссного решения, и республика могла бы нормально жить в составе Грузии на базе достаточно широкой автономии (сейчас это уже значительно труднее, у обеих сторон накопились отрицательные эмоции: «как мы можем после того, как пролито столько крови, жить вместе с этими убийцами?»). В абхазском конфликте, как и в южноосетинском, ингушско-осетинском и многих других, зловещую роль сыграли новые элиты этнократического типа, появившиеся сразу же после распада прежнего государственного устройства. В состав этих элит входит и часть бывшей партийно-государственной номенклатуры, и новая националистическая интеллигенция, рвущаяся к власти, привилегиям и обогащению, и неизвестно откуда взявшиеся главари, атаманы мафиозного типа, включая пресловутых «полевых командиров», многие из которых прямо вышли из уголовной среды.

Новый «политический класс» хищно рванулся к власти и к большим деньгам. Никаких экономических и социальных проблем нации он решить не в состоянии, он может разыгрывать только одну карту — этническую. В этой среде господствуют законы блатного мира. Но люди идут за новыми главарями просто потому, что после распада центральной государственной власти появилась необходимость в защите и покровительстве. Беззащитное и дезориентированное население с легкостью становится жертвой пропаганды, утверждающей, что все беды от соседей, от ненавистных чужаков. И многие конфликты, объективно поддающиеся урегулированию без катаклизмов, приобрели кровавый характер именно по вине новых этнократических элит.

Удивляться тут нечему, если учесть, какого рода менталитет образовался у людей любой национальности за десятилетия Советской власти и какого сорта общественные деятели вынырнули на поверхность политической жизни в момент хаоса и развала. Можно удивляться другому: количество этнополитических конфликтов в бывшем Советском Союзе оказалось все же не столь велико, и большинство из них не стали столь кровавыми, как можно было предполагать в 91-м году. Мне тогда довелось участвовать в Вашингтоне во многих конференциях и «круглых столах», посвященных проблеме «грядущей анархии» на постсоветском пространстве. Преобладали самые кошмарные прогнозы: украинцы начнут убивать русских, русские — татар, татары — башкир, узбеки — таджиков и т. д. Ничего этого, к счастью, не произошло. «Югославский сценарий» в бывшем нашем Союзе не случился. Много плохого можно сказать о Ельцине и его режиме, но в отношении межэтнических и региональных конфликтов (за исключением, конечно, безумной чеченской авантюры), так же как и в отношении гражданских свобод, нельзя не констатировать: худшего удалось избежать. Еще неизвестно, смог ли бы этого добиться какой-либо другой президент.

Я сижу в Горбачев-фонде, на заседании «круглого стола» по проблеме глобализации. В розданном всем участникам вопроснике читаю: «Как вы можете характеризовать нынешний режим в России?» Когда подходит моя очередь выступать, говорю: «Можно называть его как угодно — олигархией, номенклатурным капитализмом, клептократией и так далее, все это будет в той или иной степени верно. Важно другое: понять, что этот режим в общем и целом более или менее адекватен нынешнему состоянию нашего общества, что дело не в нескольких одиозных фигурах, подвергающихся сегодня нападкам, во многом справедливым — Ельцин, Гайдар, Чубайс, Черномырдин, — а в том, что после краха Советской власти экономические высоты в государстве в любом случае были бы захвачены именно людьми той социальной категории, которую мы видим сейчас, которая у нас хозяйничает и выстраивает новую систему отношений власти и собственности». Горбачев явно недоволен, смотрит мрачно. Впрочем, он незлопамятен; вскоре он приглашает меня, по совету Анатолия Черняева, к себе в офис, чтобы я прочел ему лекцию об Иордании и вообще об арабских странах: он приглашен королем Хусейном в Амман, а в бытность свою президентом он ни разу не побывал в арабском мире. Кстати, не перестаю удивляться тому, как хорошо Горбачев выглядит, несмотря на все, что ему пришлось пережить. Говорят, это потому, что он все время либо за городом, либо за границей. Думаю, дело не только в этом. Вспоминаю, что мне говорил Александр Яковлев, отвечая на мой вопрос: «Какой, по вашему мнению, главный недостаток Горбачева?» — «Он никогда не признается в своих ошибках, всегда найдет виноватого. Он все делал правильно, а если что-то не так — его подставили, подвели». Пожалуй, это верно. Счастливый человек — он может спать спокойно, у него совесть чиста. Бог ему судья, конечно. В моей личной судьбе Горбачев сыграл такую роль, как ни один другой человек за всю мою жизнь. Благодаря ему я объехал весь мир. Как уже упоминалось, за границей всегда поднимаю бокал за его здоровье. Между прочим, нельзя не отдать ему должное за отказ от попыток потопить в крови оппозиционное, в том числе национально-сепаратистское, движение на рубеже 80-х — 90-х годов. А ведь он мог бы это сделать, и почти весь наш истеблишмент его бы поддержал. И вообще, если бы он не начал свои реформы, а удовольствовался бы властью, не трогая обанкротившуюся в принципе, но вполне еще жизнеспособную систему, он бы до сих пор сидел в Кремле.