Ниам Грин - Секрет Коко

— Почти все актеры суеверны. Должно быть, это у нас в крови. А она была самой невероятной женщиной из всех, что я знаю. Я расскажу тебе о письме, Коко, но вначале ты должна узнать историю самой Тэтти.

— Пожалуйста, расскажите мне! — Я едва ли не подпрыгиваю на месте от нетерпения.

— Мы познакомились с ней в 1957 году. Она только что сошла с борта корабля, привезшего ее из Ирландии. Мы с ней вместе работали официантками в одной грязной забегаловке в Ист-Энде. Едва ли не за день стали близкими подругами.

— Продолжайте, пожалуйста, — прошу я. Меня охватывает предвкушение — наконец-то я услышу о том, чем занималась Тэтти. Как же она попала из дешевой закусочной в огромный особняк в самом богатом районе Дублина?

— Мы работали как лошади, не щадя сил, но чаевых для нас посетители не жалели, а потому каждый вечер мы отправлялись на танцы. Вот это были времена! Тэтти великолепно танцевала.

— Как интересно… — протягиваю я и будто наяву вижу, как она танцует джаз всю ночь напролет. Я даже почти слышу, как стучат ее каблучки, пока она веселится на танцполе.

— Да, она от природы была наделена отличным чувством ритма. И пела ничуть не хуже, к слову. И тогда она собрала свою группу. Мы, если честно, были всего лишь бэк-вокалистками, а звездой нашего ансамбля стала именно Тэтти.

— Вы пели вместе? — Я вспоминаю, как Мэри упоминала, что Бонни любит музыку, но она не говорила о том, что подруга Тэтти пела профессионально.

— О да! И называлась наша группа «Шанель».

— «Шанель»?!

— Да, это звучало так по-французски… Тэтти обожала Коко Шанель… — Бонни исподтишка поглядывает на меня, желая увидеть мою реакцию. Действительно, Коко Шанель красной нитью проходит через всю эту историю, как ни крути.

— Эту фотографию мы сделали перед первым своим выступлением, — указывает Бонни на знакомую мне черно-белую фотографию, висящую на стене. — Мы работали в клубе под названием «Конфетка», выходили на сцену каждый вечер. Платили нам копейки, конечно же, публика и вовсе оставляла желать лучшего, но мы обожали выступать.

— А какую музыку вы исполняли? — восхищенно спрашиваю я.

— О, все самое популярное, песни, которые у всех были на слуху. Тэтти любила джаз. Ее голос потрясающе подходил для его исполнения, в нем чувствовалась такая особая меланхолия. Завсегдатаи клуба по нам с ума сходили.

Я вижу их перед собой как будто наяву: они поют на сцене в клубе, окутанные сигаретным дымом, слишком красивые и живые, чтобы не поделиться этим с другими. Разбивают сердца и безответно влюбляются сами.

— Как же весело нам было… — задумчиво говорит она. — Тэтти могла бы стать настоящей звездой — однажды ей даже удалось сделать пробную запись — но она все бросила и вернулась в Ирландию. А меня тогда как раз взяли в театр. Без нее я не могла больше петь.

— Почему она вернулась на родину? — спрашиваю я. Связано ли это с таинственным Дюком? Может, он приехал к ней и с тех пор они жили вместе долго и счастливо? Такой конец этой истории был бы необычайно романтичным. Я определенно надеюсь на то, что именно так все и случилось.

— Ее родители погибли при пожаре. Они были очень состоятельными людьми, и Тэтти унаследовала все их имущество — и акции, и все остальное… Поэтому она и отправилась в Ирландию — чтобы уладить юридические вопросы. Тогда она еще обещала обязательно вернуться обратно, но годы шли, а мы с ней так больше и не увиделись.

— А кто такой этот Дюк?

Бонни смотрит на свое отражение в небольшом потрескавшемся зеркальце, которое и сегодня стоит на том же самом месте — на стуле в дальнем углу, и, прежде чем ответить, поправляет свои серебристые волосы.

— Тэтти не хотела с ним расставаться, я уверена. Но у нее не было иного выбора, — произносит она в конце концов.

— Куда он уехал? Его забрали на войну?

— Какую еще войну? — озадаченно переспрашивает она.

— Я думала, он солдат. Их ведь война разлучила?

Бонни как-то странно смотрит на меня.

— О чем вы, Коко? — недоумевает она.

— В письме было сказано, что он вынужден уехать не по своей воле. Их история — это история несчастных влюбленных, так ведь?

Глаза Бонни широко раскрываются от изумления:

— Так вы решили, что это письмо написал возлюбленный Тэтти?

— Ну конечно же, этот ваш Дюк. Должно быть, он отправил ей это признание перед самым отъездом. Я до смерти хочу знать, куда же он уехал, отчего им пришлось расстаться друг с другом.

Бонни качает головой, на лице ее я вижу невыразимую печаль.

— Но, милая моя… Вы все неправильно поняли, — говорит наконец она. — Дюк не был ее возлюбленным.

— Как не был?

— Он был ее сыном.

— Сыном? Что ? Бессмыслица какая-то…

Я прокручиваю в голове отрывки из письма: Смотрю на тебя и ясно вижу, что ты станешь любовью всей моей жизни. …Как же хорошо нам было бы вместе… но тем сильнее горечь разлуки. …Мое сердце разбито — ведь сегодня нам придется расстаться. Я молюсь о том, чтобы в один прекрасный день мы снова нашли друг друга, и о том, чтобы снова взять тебя за руку…

Господи, такая вероятность мне даже в голову не приходила. Эмоции, бьющие в этом письме через край, окрашиваются совершенно новыми красками. И теперь эта история кажется мне еще более трагичной.

— Это правда, Коко, — растроганно говорит Бонни. — Письмо написала сама Тэтти своему ребенку. Ей пришлось отдать его, она была так молода…

— Тэтти отдала своего малыша на усыновление? — переспрашиваю я, слыша свой голос как будто со стороны. Поверить в это не могу.

— Да, — грустно отвечает Бонни. — Ее сердце было разбито, но у нее не было выбора.

Мои руки едва заметно дрожат. Как же я могла так заблуждаться? Я всего лишь предположила, что это письмо от влюбленного в Тэтти мужчины… И мы все допустили эту ошибку. Эта версия казалась настолько очевидной, что ни у кого из нас и мысли не возникло в ней усомниться. Даже Мэри Мур не узнала почерк Тэтти — впрочем, когда они с ней познакомились, женщина была уже в годах, наверняка ее почерк сильно изменился с тех пор, как она была молодой и энергичной.

— Но… Почему она отдала его? — спрашиваю я. — Почему не стала воспитывать сама?

Бонни грустно вздыхает:

— Тогда все было совсем по-другому, Коко. В пятидесятые у молодой ирландки, оказавшейся в подобном положении, попросту не было выбора — тогда еще понятия «мать-одиночка» и в помине не было. Почти всем незамужним девушкам приходилось отдавать своих малышей на усыновление, часто — против своей воли.

— Это же варварство! — восклицаю я, у меня сердце разрывается, стоит лишь представить, через что пришлось пройти юной Тэтти.

— Согласна с тобой, — признает она. — Но в то время девушки, забеременевшие до замужества, становились изгоями в обществе — они считались неполноценными, второсортными. И дай бог, чтобы они не стирали пальцы до кровавых мозолей в прачечных до конца дней своих.