Ниам Грин - Секрет Коко

Этот день навсегда останется в моей памяти. Концерт в зале «Плейель», что на улице Фобур-Сент-Оноре, был потрясающим. Я, конечно же, не сумела найти Джеймса в оркестре, потому что на сцене было много музыкантов, но сам факт присутствия в зале, наслаждение этой особой атмосферой и прекрасной музыкой — совершенно новый для меня опыт. Я никогда еще не бывала на подобных мероприятиях, а потому испытала безумный восторг.

Я держу в руках крошечную кофейную чашечку и вдыхаю богатый, насыщенный аромат, затем на секунду закрываю глаза и думаю о том, каково это — раствориться в одном моменте, позволить музыке захватить мое воображение и забыться.

Когда я снова открываю глаза, то обнаруживаю перед собой мужчину с футляром для скрипки под мышкой. Он одет в теплое черное пальто и строгие черные туфли. Лицо его частично скрывает толстый белый вязаный шарф, но его глаза полны любопытства. Я сразу понимаю, что это Джеймс Флинн, он же Дюк Мойнихан, потому как глазами он явно пошел в Тэтти, излучавшую столько энергии на фотографии, висевшей на стене гримерки Бонни в Фаррингдоне.

— Джеймс? — спрашиваю я, глядя на него.

— Коко? — отзывается он.

Я киваю и приглашаю его присесть. Невероятно, но факт: он здесь, а я совершенно спокойна. Видимо, это действительно судьба.

— Спасибо, что согласились со мной встретиться, — говорю я ему. — Уверена, моя просьба показалась вам несколько странной.

Перед концертом, оставляя ему записку прямо на двери, ведущей к сцене, я совсем не была уверена, что он придет на рандеву с какой-то незнакомкой. Я просто надеялась, что моя просьба покажется ему занимательной.

— Вы оставили необычайно интригующую записку, — отвечает он, приподнимая бровь. — Как я мог отказаться?

Он находит взглядом официанта и просит:

— Un grand cafe, s’il vous plait, Monsieur [28].

— Ваш концерт был прекрасен, — говорю я. — Я была в восторге.

И это не лесть, нет, чистая правда.

— Вы очень добры, — отвечает он. — «Плейель» — один из самых любимых мною концертных залов во всей Европе, в нем потрясающая акустика. Для меня всегда большая честь выступать в нем.

Болезненного вида официант ставит перед ним чашку кофе и тут же удаляется, будто почувствовав, что нам с моим собеседником предстоит важный разговор.

— Итак, мадемуазель Коко, — начинает он. — Не хотите ли мне объяснить, почему я сижу в парижском кафе за полночь в компании своей соотечественницы, приехавшей из Ирландии?

Я смотрю в его глаза, которые живо напоминают мне о Тэтти.

— Дело касается вашей матери, — говорю я ему.

Он вдруг меняется в лице, тут же меняется и его настроение.

— Вы имеете в виду мою родную, кровную мать? — спрашивает он. По меньшей мере, он не удивлен, на первый взгляд и вовсе кажется, будто он все это время только и ждал весточки от матери. Я киваю: слава богу, о его происхождении ему уже известно.

— Да. — Я выкладываю на стол сумочку Тэтти и письмо, написанное ею своему сыну.

— Эта вещь принадлежала ей, — просто говорю я. — И я здесь, чтобы отдать ее вам.

Он касается сумочки своими изящными пальцами скрипача с такой нежностью и волнением, что я едва сдерживаю слезы. Затем разворачивает письмо и начинает внимательно его читать. Я замираю, боясь нарушить воцарившуюся тишину.

— Я должна объяснить, откуда у меня эти вещи, — предлагаю я, когда он пробегает глазами последнюю строчку, и его глаза начинают подозрительно блестеть.

— Времени у нас предостаточно, — дрожащим от обуревающих его чувств голосом говорит он. — Как же я рад, что вы, не жалея сил, все же разыскали меня и вернули мне память о матери.

У меня на душе теплеет: лучшего ответа я и желать не могла. Если Тэтти видит нас, знаю, ее сердце тоже наконец нашло покой.

Я благодарно улыбаюсь:

— Я так боялась, что вы будете потрясены и прогоните меня прочь или что это письмо, наоборот, вас сильно расстроит. Рада, что вы отреагировали именно так.

— Словами не могу передать, как много это значит для меня, — говорит он, держа кофейную чашку дрожащими руками. — Я всю свою жизнь мечтал узнать, кем была моя настоящая мать. Я уже оставил все надежды узнать о ней хоть что-нибудь. Я даже имени ее не знаю.

Я беру его за руку, желая поддержать. Хоть мы никогда прежде и не встречались, но я чувствую, что благодаря этой душераздирающей истории между нами возникла особая, незримая связь.

— Вашу мать звали Тэтти Мойнихан, — начинаю я, — и с этим письмом она не расставалась ни на секунду — с момента вашего рождения и до самой смерти.

— Тэтти Мойнихан, — задумчиво повторяет он, будто пробуя ее имя на вкус. — Вы с ней были знакомы?

— Нет, — качаю я головой, — но я знакома с несколькими ее близкими друзьями. Говорят, она была замечательной женщиной. Любила музыку, как и вы.

— Правда? — радостно поднимает он глаза. — Мои приемные родители были фермерами, поэтому я всегда догадывался, что унаследовал страсть к музыке от родных мамы и папы.

— У нее был восхитительный голос, — говорю я. — У меня даже есть одна ее песня, вы тоже можете послушать.

Я записала голос Тэтти на компакт-диск и привезла его с собой. Такие же записи я отправила Мэри Мур в Дублин и Бонни Брэдбери в Лондон в благодарность за их помощь.

— Поверить не могу, — качает он головой. — Я всю жизнь гадал, кем же она была, и теперь у меня такое ощущение, будто мы с ней наконец встретились. Спасибо вам, Коко.

Я вижу, как он радуется, словно ребенок, и меня охватывает такой же восторг.

— Понимаю, о чем вы, — шепчу я. — Мамы всегда приходят тогда, когда их ребенок нуждается в них больше всего.

Мы обнимаемся над столом, не стесняясь своих слез. Я замечаю, с каким любопытством пялится на нас официант, но что удивительно: его совсем не шокирует тот факт, что двое взрослых рыдают, как дети, за столиком в кафе. В этом весь Париж — город эмоций.

— Нам о многом необходимо поговорить, — произношу я, откидываясь на спинку стула. — Думаю, нужно взять еще кофе.

На следующее утро мы с Джеймсом прогуливаемся под руку вдоль Сены. Мы проговорили всю ночь, но так и не успели сказать друг другу всего, что хотели.

— Так вы приедете к нам, в Дронмор? — спрашиваю я, прижимаясь к нему плечом. На улице мороз, едва заметные облачка пара вырываются у нас изо рта, но все равно мы продолжаем идти по берегу реки.

Я пригласила его к нам в гости, когда он будет в следующий раз в Ирландии. Всю ночь мы говорили об антикварной лавке Суона, о том, как сильно я ее люблю, о моих планах и мечтах. Пока Джеймс рассказывал о своей страсти к музыке, я вспомнила о своей работе, о том, что смогу теперь привезти в наш магазинчик уникальный дух Парижа. Я уже наметила для себя несколько рынков, куда обязательно нужно сходить, раз уж представилась такая возможность. Завяжу новые знакомства, открою для себя новый источник товаров. Теперь я всерьез подумываю открыть онлайн-магазин, стану продавать в нем всякие необычные и уникальные французские безделушки. Я вдруг чувствую, что для меня нет ничего невозможного, и с нетерпением жду будущих перемен и других неожиданных поворотов судьбы. Из меня точно не выйдет настоящей путешественницы, какой была мама, — я действительно скорее домоседка, как и говорила Маку. Но я все равно открыла в себе авантюрную жилку, которой всегда смогу воспользоваться, особенно теперь, когда я знаю, какую радость приносят приключения.