Иван Стаднюк - Люди не ангелы

Понимала Настя, что оплакивала Маринка свою любовь к отцу, попранную им же, отцом, оплакивала свою прежнюю жизнь, светлую и чистую, а теперь замутненную позором... Легко ли сознавать, что отец, чей образ, созданный рассказами матери и своей, щедрой на доброту фантазией, с нежностью носила в своем сердце, оказался не героем, а жалким предателем.

И тревога не покидала Настю. В душе она уже раскаивалась, что уехала из дому, оставив Маринку наедине с еще не улежавшейся тяжкой бедой.

В передней раздался сиплый звонок, и Юра, помогавший матери накрывать стол, кинулся к двери. Вошел Арсентий Никонович, держа в руках сверток с бутылками.

- А-а, ты уже прискакал?! - обрадовался он, с любопытством глянув из-за Юры в столовую, где сидела на тахте Настя. - У нас действительно дорогие гости!

Передав Юре бутылки, Арсентий Никонович радушно поздоровался с Настей и, потирая руки, со знанием дела оглядел расставленные на столе закуски:

- Икорка - хорошо!.. Грибочки... лимончик... паштет... сальце... Отлично! Ставь, Юра, коньячок и боржоми, да воздадим хвалу земным благам!

- Может, моей "калиновки" попробуете? - несмело предложила Настя.

- Самогонка? - Арсентий пытливо посмотрел на гостью.

- Настойка, - Настя от смущения опустила глаза. - Калиновая горилка.

- А что? Попробуем!

Вышедшая из кухни Вера Николаевна окинула мужа снисходительно-любящим взглядом и весело пожаловалась ему:

- Настасия Демьяновна не только "калиновки" привезла. Целый чемодан гостинцев: гусь жареный, колбаса домашняя, мед. - И с ласковой укоризной сказала Насте: - Мы ж не в голодном краю живем. Зачем было везти?

- Так полагается, - извиняющимся тоном ответила Настя.

- Это не дело, - покачал головой Арсентий Никонович. - Вы ставите нас в неловкое положение.

- Да мы ж свои люди! Какая неловкость? - Настя смотрела то на Веру Николаевну, то на Арсентия Никоновича с чувством недоумения и легкой обиды.

- Ну, будем садиться за стол, - прервала спор Вера Николаевна и прикрикнула на Арсентия: - Иди мой руки!

Направляясь в ванную комнату, Арсентий Никонович незаметно подмигнул Юре. Юра понял отца и, спросив у матери: "Где штопор?" - вышел из столовой.

В сверкавшей кафельной белизной ванной комнате Арсентий Никонович предусмотрительно пустил воду и зажег газ. А когда зашел, прикрыв за собой дверь, Юра, начал разговор под плеск падающей струи и шум горелки:

- Что тебе известно об отце Маринки?

- Уже прослышал? - Юра с горечью улыбнулся.

- Нам полагается знать все.

- Зачем же тогда спрашиваешь?

- Ты что, маленький?! - Арсентий Никонович смотрел на сына со строгим недоумением. - Если подтвердится, что он власовец, о твоей женитьбе на Маринке не может быть и речи!

Лицо Юры покрылось красными пятнами, а губы мелко задрожали.

- Почему? - чуть слышно спросил он у отца. - Чем же Маринка виновата?

- Не прикидывайся дурачком! - у Арсентия Никоновича даже глаза побелели от негодования. - Если тебе наплевать на то, что у тебя будет жена - дочь изменника Родины, так мне, работнику партийного аппарата, это небезразлично! Шутка ли: Хворостянко породнился с семьей предателя!

- Отец... Но я же люблю ее...

- Понимаю... Надо взять себя в руки. Хочешь - устрою перевод из Кохановки.

- Что ты! Люди засмеют!

- Будто людям нечем заниматься, кроме твоей персоны.

- Ты не прав, папа... Вот я в Кохановке без году неделю побыл, а что-то начинаю понимать. Неправильно мы живем.

- Интересное открытие, - Арсентий Никонович, намыливая руки, бросил на сына саркастический взгляд. - Может, пояснишь?

- Понимаешь, там люди, кажется, меньше всего думают о себе.

- Это мужик-то о себе не думает? - Арсентий Никонович весело захохотал.

- Во всяком случае, так мне кажется. Был я на фермах, на току, на свекловичных полях. И знаешь, как там работают? Будто им это одно удовольствие, хотя к вечеру на свекле бабы еле спины разгибают. Везде смех, песни. Даже если ругают бригадира или председателя - тоже с шуточками. У меня на строительной площадке мужики вроде не работой, а игрой заняты. А над скудными заработками своими только подсмеиваются.

- Привыкли, знают, что шиш получат, - хмуро усмехнулся Арсентий Никонович.

- Может, и так, - Юра пожал плечами. - На меня с недоверием посматривают. Городской, мол.

- Ну, валяй, заслуживай у них доверие, - вытирая вафельным полотенцем руки, Арсентий Никонович смотрел на сына с уничтожающей иронией. - Но их доверие путь в партию и на высокие должности тебе не откроет. За границу ты тоже не ездок со скомканной биографией.

- Старомодный ты какой-то, - со вздохом ответил Юра. - Насколько я понимаю, когда принимают в партию, смотрят человеку в душу, а не в анкету его жены.

- Не все понимаешь, - Арсентий Никонович засмеялся тем неприятным смешком, который говорит о презрении к собеседнику или в лучшем случае о полном превосходстве над ним. - А когда подписывают партийные документы, смотрят уже не в душу, а в анкеты.

- Очень жаль, если это так... Но я думаю, что не так. Теперь другие времена.

Арсентий Никонович ничего не успел ответить, ибо в ванную комнату заглянула Вера Николаевна.

- Почему вы так долго?! - с напускным неудовольствием прикрикнула она на мужчин. Учуяв неладное, спросила упавшим голосом: - Случилось что-нибудь?

- Ничего не случилось, - пряча глаза, буркнул Арсентий Никонович и тут же на ходу сочинил: - Юра просит похлопотать о стройматериалах для Кохановки. А я ему объясняю, что Кохановка ничем не лучше других сел.

- За столом разве не можете поговорить об этом?! - Вера Николаевна опалила обоих колючим взглядом - в отместку за минутный испуг.

- Не надо вообще говорить об этом, - просительно сказал Юра.

- Хорошо, - Арсентий Никонович посмотрел на сына понимающими глазами.

Настя держала себя за обедом скованно, на лице ее блуждала потерянная улыбка. Юре казалось - это совсем не та женщина, что верховодила на вечеринке в своем селянском доме. С какой веселой властностью направляла она тогда разговор мужчин, как по-женски уступчиво задиралась в споре с Павлом Ярчуком! Почему сейчас она другая - трогательно-беспомощная, растерянная, даже в чем-то жалкая. Ведь закусок на столе в доме Насти было не меньше, чем здесь, и не беднее они были. Сервировка разве попроще?.. Или гложет ее весть о позорно-трагической судьбе мужа, о которой услышала так поздно и так неожиданно?.. А может, извечная крестьянская застенчивость мешает ей быть здесь самой собой.

Трудно было понять Юре, почему синие глаза Насти подернуты дымкой грусти, а улыбка на чуть увядших губах таит тень скорби. Да, конечно, судьба мужа навсегда черной тяжестью легла ей на сердце. Но сейчас о другом думала Настя. Нет, может, не думала, а, словно обнажив все свои чувства, пыталась прикоснуться ими вот к этой городской жизни, о которой столько мечтала для своей дочери. И, к своему удивлению, пока не могла уловить ни умом, ни сердцем, что же здесь то самое главное, манящее, отличающее эту жизнь от селянской. Просторная квартира и все, что в ней?.. Нет, наверное. Разве при добром заработке нельзя в селе построить дом со многими комнатами и высокими потолками да так вот богато обставить его? Можно. При добром заработке... Или все дело в заработке?.. Сколько лет при нынешних доходах селянина, да если он еще не механизатор, придется копить деньги, чтобы в хате появились пианино, телевизор, холодильник, пылесос, стиральная машина, такая вот мебель, картины, посуда? Ого-го!..