Иван Стаднюк - Люди не ангелы

Худое быстро забывается, как умершая боль. Ожила Кохановка, оправились люди. Вот уже два года, как на трудодень меньше двух килограммов не получали. Теперь бригадирам не приходится осатанело бегать по улицам, стучать палкой в ворота и, надрывая глотку, звать колхозников на работу. Сами идут, потому что появилась надежда: каждый получит заработанное.

Видать, так уже заведено, что все новое рождается в муках. Потому-то и нет ничего выше и святее материнской любви. Эх, такую бы любовь крестьянам к колхозу! А пока любви нет. Есть только желание верить, что прошлые беды - результат недородов и неумелого хозяйничанья.

Но Степан знает: пройдет время, и люди будут диву даваться, как могли раньше в одиночку копаться на своих клочках земли, как могли жить без колхозов, закрепощенные своим небольшим хозяйством, где с рассвета до темна надо гнуть спину в клуне, на скотном базу, в поле, на лугах. И все ради куска хлеба... Сейчас многим кажется, что были то золотые годы, даренные селянам Октябрьской революцией. Но по-настоящему золотое время впереди. Наступит такой час, что если б крестьянину сказали: "Выписывайся из колхоза, бери землю и хозяйничай сам", он бы завопил: "Помилуйте! За какую провинность?!"

Размышления Степана прервало движение поплавка. Коричневая сигара из дубовой коры качнулась, поплыла в сторону и вдруг резко нырнула под воду. Степан сделал удилищем подсечку и с радостью почувствовал на конце лески приятную рвущуюся тяжесть. С непривычки не повел севшего на крючок карася по воде, а выхватил его в воздух, и на молодом солнце сверкнуло живое серебро рыбешки.

Начался тот счастливый клев, при котором в голове - ни одной мысли, только тихий восторг в сердце, напруженность рук и трепетное ожидание, когда поплавок снова окунется в воду.

Нигде так быстро не проходит время, как на рыбалке. Кажется, совсем-совсем недавно была первая поклевка, а солнце поднялось уже высоко, наполнив небо сияющей голубизной и осушив на траве росу. Правда, и в ведре, стоявшем возле Степана, плескалось полтора десятка "япончиков" так называют в Кохановке белого карася.

На тропинке, юлившей по берегу, послышались чьи-то легкие шаги. За спиной Степана они утихли.

"Тося принесла завтрак", - подумал Степан и улыбнулся. Хотелось оглянуться, но сдержал себя. Вспомнил вчерашнюю фразу Христи, брошенную ему мимоходом:

- Скорее б ты состарился, черт полосатый!..

А до этого Христя как-то сказала ему:

- Замечаешь, какими очищами смотрит на тебя Тодоска? Будто ты не батька ей, а кавалер... Ты построже с ней, Степане. Розгой бы отхлестал когда-нибудь.

- За что же розгой? - удивился Степан. - Тося послушна, работящая.

- Тебя она всегда рада слушаться. Вон вчера заштопала твою рубашку мне так не заштопать. А думаешь, я ее заставляла? Сама взялась!..

Степан замечает, что его старшая падчерица Тося, когда он приходит домой и ласково разговаривает с Христей, делается резкой, раздражительной. Хотя и исправно выполняет поручения матери, но с какой-то затаенной злостью. А на его просьбы откликается охотно и будто светлеет вся, Голос ее становится мягко-певучим, каким он был у молодой Христи, а большие серые глаза искрятся радостью и преданностью. И еще заметил Степан, что Тося с материнской нежностью относится к своему братику - четырехлетнему Ванюшке, печется о нем больше, чем сама Христя, а Ванюшка, или Иваньо, как зовет его Тося, отвечает сестре необыкновенной привязанностью. Словно собачонка, неотступно ходит следом за Тосей и по всем своим мальчишечьим делам обращается только к ней.

Вчера вечером, когда готовил снасти для рыбалки, Степан попросил Тосю:

- Сходи, Тоська, в камору за макухой.

- Я вам не дитятко! Тодоской зовите! - сердито ответила Тося. Потом, будто испугавшись своей резкости, мягко спросила: - Много брать макухи?

- Половину плитки, да растолки ее хорошенько.

Тодоске шел уже тринадцатый год. Была она высоконькой, тонколикой, жалко-худощавой. Как ни старалась казаться взрослой, вся еще была в плену детства. Охотно играла с Иваньо в тряпичные куклы, больше забавляясь при этом сама, дралась с младшей сестрой Олей из-за пустяков, лазила на ветлы за грачиными яйцами.

Сейчас Степан, догадываясь, что сзади него стоит именно Тося, притворился, что не слышит ее. Ждал, когда она заговорит первой.

А клев прекратился. Подул мягкий ветерок, взлохматив поверхность воды и закачав поплавки. Степан потянулся к торбе за прикормкой и непроизвольно повернул голову. С удивлением увидел, что за спиной у него была не Тося. В трех шагах, на скате берега, стоял Павлик. В старых полинялых штанах с пузырящимися заплатами на коленках, в ветхой рубашке из синего ситца в белую полоску, соломенном капелюхе, босоногий, он тем не менее выглядел как-то по-взрослому. Может, такой вид придавали Павлу черно-смоляные брови, туго сдвинутые над карими задумчивыми глазами, и смуглое, обветренное лицо с чуть зачерневшим над верхней губой пушком.

- Здравствуй, Степан Прокопович, - солидно поздоровался Павел, встретившись глазами со Степаном.

- Здорово, брательник! - ответил озадаченный Степан. - Ты чего же молчком стоишь? А я думал, мои девчата снеданок принесли.

- Помешать боялся.

- От тата нет вестей?

- Нет. - Павел подавил вздох.

- Не повезло дядьке... - Степан кинул подкормку и, зная, что после этого не будет сразу клева, встал на ноги и начал свертывать цигарку. Раздумчиво заговорил: - Знаешь, Павло, я думаю, что тато твой каких-то дел натворил во время петлюровщины. Иначе не стали б его держать за решеткой.

- А что он мог натворить? Я ничего такого не слышал ни дома, ни от людей.

- Люди могут не знать, а дома не обязательно говорить про это.

- Но Петлюра был на твоей памяти. Сам должен знать.

- Тогда, Павел, такое творилось, что за каждым не усмотреть было.

- Нет, тато не мог быть с Петлюрой. Он за советскую власть сам кому хочешь глотку перегрызет. Об этом я Сталину в Кремль написал.

- Давно? - заинтересовался Степан.

- Еще зимой... Не отвечают.

- Ответят обязательно. Не сразу, конечно; туда много разных писем приходит.

- Степан, мне справка нужна, - без всякой связи с предыдущим разговором сказал Павлик.

- Какая справка?

- Свидетельство о рождении.

- Это можно. Только церковные книги в двадцатом году сгорели, так что справка будет приблизительная. Тебе сколько лет?

- Семнадцать, - не моргнув глазом, соврал Павлик.

- Приходи завтра с утра в сельсовет...

- С утра не могу - экзамены у меня.

- Ну вечером. А зачем тебе справка?

- Хочу в летное училище поступать.

- Военное?

- Угу...

Степан пососал цигарку, глубоко затянулся едучим дымом, поглядел на поплавки. Еще некоторое время помолчал, потом каким-то виноватым тоном сказал: