Сергей Марков - Гарсиа Маркес

Письма, письма… Десять тысяч писем написал Боливар! (Наполеон написал даже больше.) Он писал ежедневно и еженощно, порой забывая, что и кому, сбиваясь, повторяясь, путаясь… И роман «Генерал в своём лабиринте» порой словно воспроизводит строки писем, уцелевших в огне, но лишь частично, обгоревших по краям, кое-где размытых водой, кое-где просто выгоревших на солнце. Лёгкий флёр покрывает повествование. И чуть отстранённая как бы пародийность это впечатление усиливает.

Отношения Боливара с возлюбленной Мануэлой описаны Маркесом, будто пародия на отношения Бонапарта с Жозефиной (кстати, Боливар присутствовал на коронации Наполеона в Париже в декабре 1804 года, что произвело на латиноамериканца потрясающее впечатление): «Она следовала за ним, пока не обнаружила, что в то время, как она не может до него добраться, он утешался со случайными женщинами, каковые встречались ему. Среди них была Мануэлита Мадроньо, метиска восемнадцати лет, — это она озаряла его бессонные ночи. Вернувшись в Кито, Мануэла решила оставить мужа — она называла его пресным англичанином, который любит без наслаждения, говорит без изящества, ходит медленно, здоровается с реверансами, садится и встаёт с осмотрительностью и не смеётся даже собственным шуткам. Но генерал убедил её на полную мощь использовать своё гражданское состояние, и она подчинилась его доводам».

Через месяц после победы при Аякучо (сплошные аналогии — Наполеон родился в Аяччо на Корсике), уже будучи правителем «половины мира», генерал отправился в Верхнее Перу, которое позднее стало республикой Боливией. Он не только уехал без Мануэлы, но перед отъездом поставил перед ней как проблему государственного значения вопрос о разрыве. «Я думаю, ничто не может соединить нас под покровительством невинности и чести, — написал он ей. — В будущем ты останешься одна, но рядом со своим мужем, я же останусь один на целом свете. И только сознание победы над самими собой будет нам утешением». За три месяца до того он получил от Мануэлы письмо, где она извещала, что вместе с мужем уезжает в Лондон. Новость застала его в постели с Франсиской Субиага де Гамарра, храброй воительницей, супругой маршала, который позднее стал президентом республики. Генерал, прервав любовные ласки посреди ночи, немедленно послал Мануэле ответ, который скорее напоминал военный приказ: «Скажите ему правду и никуда не уезжайте». И подчеркнул собственной рукой последнюю фразу: «Я люблю вас, это несомненно». Она подчинилась, переполненная радостью…

Очевидны проекции, аллюзии, ассонансы с закатом Наполеона. «Однажды ночью, не то во сне, не то наяву, он слышал, как Карреньо говорил в соседней комнате, что для здоровья нации законно даже предательство. Тогда он взял Карреньо за руку, отвёл в патио и переубедил, употребив для этого всё своё знаменитое обаяние, называя его на „ты“, к чему прибегал только в самых крайних случаях (как и Наполеон. — С. М.). Карреньо рассказал ему правду. Конечно, его огорчало, что генерал оставил своё дело и плывёт по течению со всеми и что его не трогает сиротское положение остальных…»

Перекличка протокольно-натуральная, но в то же время и пародийная, чарли-чаплиновская, что всё чаще — особенно почему-то после Нобелевской премии, становится заметно в творчестве Маркеса. У него и в других поздних произведениях больше пародийности, сарказма, чем в прежних. Перекличка с Наполеоном Бонапартом слышна и в биографии Боливара, и в мировоззрении, и в привычках, и в прихотях, и в сексуальной жизни. Намёки, параллели, скрытые цитаты, отсылки… Наполеон лишился девственности с проституткой, которую подобрал, вернее, которая его подобрала и заманила на площади Пале-Рояль в Париже, и юноша точно знал, что делает, — это был «uno experience philosophique» («философский эксперимент»), как он записал в дневнике. Пародируются также отношения Наполеона с Жозефиной, от которой исходил «некий интригующий аромат истомы — типичная креольская черта», как написала в воспоминаниях одна из её подруг. И с Эжени, и с примадонной Ла Скала Ла Грассини, и с Гортензией, и с Марией Антуанеттой Дюшатель, и с Марией Валевской, и с Полин Форе, сопровождавшей мужа в египетской кампании, обладавшей «телосложением розового лепестка, прекрасными зубами и отменной геометрии фигурой» (молоденькая Полин носила мундир, её ножки, обтянутые офицерскими панталонами, Бонапарта «просто сводили с ума»)…

В жизни Боливара, как и в жизни Наполеона, имели место и связи с блудницами (философские эксперименты), и семейный промискуитет, упоминая который всеобъемлюще и символично выражает Маркес извечную мужскую мечту: «…генерал утешался идиллическим любовным многообразием с пятью неразлучными женщинами, что жили в Гаракоа по принципу матриархата, без которого он и сам не знал бы, какую ему выбрать: бабушку пятидесяти шести лет, дочь тридцати восьми или одну из трёх внучек — каждая в расцвете юности».

С течением времени в Боливаре (как и в Наполеоне) начинают проявляться задатки не только выдающегося военачальника, но и чуть ли не стареющего сексуального маньяка: «В лимском раю он провёл однажды счастливую ночь с девушкой, тело которой было сплошь покрыто нежным пушком, словно кожа бедуина. На рассвете, когда брился, он посмотрел на неё, обнажённую, плывущую по волнам спокойных сновидений, которые снятся удовлетворённой женщине, и не смог воспротивиться искушению навсегда сделать её своей с помощью священного обряда. Он покрыл её с ног до головы мыльной пеной и с любовной нежностью побрил её всю бритвенным лезвием, то правой рукой, то левой, сантиметр за сантиметром, до сросшихся бровей, и она стала дважды обнажённой, сверкая великолепным телом новорождённой…»

Впрочем, если верить легендам, у большинства «Отцов Отечеств» сексуальные пристрастия были своеобразны. Гитлер обожал, когда обнажённые полногрудые блондинки стегали его хлыстом. Великий кормчий Мао Цзэдун, чтобы по примеру древних китайских императоров продлить свою жизнь, любил «выпивать» прекрасных юных девственниц, которых брал с собой в постель по полдюжины. Африканцы Иди Амин и Жан Бокасса лишённых ими невинности девушек с аппетитом съедали…

Работая над образом Боливара (трагическим, шекспировского масштаба, великим и никчёмным, до исступления одиноким), наш герой выполнил, как представляется, обязательства — прежде всего перед самим собой, взявшим дневники у Альваро Мутиса, замышлявшего когда-то эпопею. Маркес написал роман мастерски, используя свой высочайший профессионализм, заготовки, штампы (без которых ни одно крупное произведение, конечно, немыслимо). Кстати, очевидно, что Маркес держал в голове и образ Фиделя, «в списке величайших людей Латинской Америки уверенно занимающего вторую строку после Боливара». Во всяком случае, думается, — в плане одиночества, которое неизменно, неотвратимо сопутствует власти, одиночества, на которое власть, тем более абсолютная, — обречена.