Александр Иванов - Неизвестный Олег Даль. Между жизнью и смертью

Не так уж много он сыграл, не так уж часто доставались ему роли первой величины и фильмы высшей лиги. Тут сказалась и инстинктивная, по-видимому, нелюбовь к нему киноначальников, и его собственный достаточно витиеватый характер, и объективная невозможность одеть его в роль без индивидуальной прецизионной подгонки, чего равно не предполагают ни поточный метод производства, ни авторствующая режиссура.

Роль Крестовского в «Земле Санникова», принёсшую ему популярность, он не любил — настолько, что даже отказался до конца озвучить: про «миг между прошлым и будущим» спел Олег Анофриев. «Купившись» на «Землю…», стал потом отчаянно бояться халтуры. Вполне её не миновал, зато кое-чего настоящего и стоящего лишился, пока дул на воду.

Его «лишние люди»: Печорин, о котором он мечтал всю жизнь и которого сыграл в телепостановке Анатолия Эфроса «Страницы журнала Печорина», Сергей из эфросовского же фильма «В четверг и больше никогда», Зилов из «Отпуска в сентябре», экранизированной Виталием Мельниковым «Утиной охоты», — пробивались к зрителям с трудом; кому-то суждена была многолетняя «полка», кому-то малые тиражи и «ограниченные показы». А ведь именно эти роли были словно для него созданы, именно в них он выговорил истинно своё — о том, какую казнь во все времена и в любых пространствах выбирает общество для суверенной и не способной своим суверенитетом поступиться личности.

Хорошо ещё, что под конец карьеры и жизни ему досталась царская забава — исполнить роль Флоризеля в иронической стилизации Евгения Татарского, ранее превратившего его в человека-волка из «Золотой мины», а здесь, в «Приключениях принца Флоризеля», поручившего Далю сыграть особу, которая в силу своего положения лично определяет, как ей соотноситься с прочими.

Даль был не из победительной породы героев-любовников, но притягивал к себе, как мощный магнит. Случается такая любовь: с первого взгляда знаешь, что всё будет со слезами, с муками, знаешь, что принадлежать тебе суженый не станет, да и не твой он суженый, и вовсе ничей, только что собственной судьбы, — и тем неотвратимей притяженье.

Даже когда от него требовалось предъявить «отрицательное» обаяние — сыграть того же матёрого уголовника в «Золотой мине» или офицера-мздоимца, совершенную моральную развалину, в «Звезде пленительного счастья», или оборотня-властолюбца, в буквальном смысле слова лишённого всего человеческого, в «Тени» — всё равно получалось обаятельно, всё равно были тайна и блеск. Пусть холодный, как у бенгальских огней, но от того не менее завораживающий.

А уж когда его наряжали в роли романтические, этот мальчик из московского пригорода сверкал и блистал, словно урождённый сказочный принц, причём принц мог быть и в самом деле царственной особой, а мог — как в «Жене, Женечке и «катюше»» — юным интеллигентным чудиком, «мушкетёрствующим» посреди страшно реальной войны.

Первой ролью тогдашнего студента «Щуки» в кино стал Алик Крамер в фильме «Мой младший брат». И в этой постной экранизации затравленного и прославленного аксёновского «Звёздного билета» Даль оказался лучше всех — его мальчику действительно виделась внезапно перед ним распахнувшаяся, полная звёзд бездна мировой культуры, он был действительно оглушён и воодушевлён звёздным дождём надежд и возможностей.

Дальнейшее — крёстный путь прочь от иллюзий. С зигзагами и отступлениями к временным очарованиям, которым не может не поддаться истинно и насквозь артистическая натура, но всё туда же — к физически острому ощущению невозможности жить и петь в клетке и невозможности забыть о прутьях и замке. Чем дальше, тем злее, просветлённей, неотразимей делалось его самостояние. Долго прожить на таком накале нельзя.

Даль был актёром по всем статьям культовым, хотя этим словом тогда не то что не злоупотребляли — вовсе его не употребляли. И через десятилетие реальность существования культа Даля удостоверит посвящённый ему сайт в Интернете и специальные мероприятия по поводу его годовщин.

После его ухода казалось, что кто-то немедленно должен его на экране заменить. Казалось, что невозможно кинематографу без такого актёра, что стало в нём без этого ветерка душновато; что без этой хрупкости, как бы взыскующей защиты, но на самом деле маскирующей волю и лихую мужественность, маловато любви; без этой ломкой, угловатой, «цепляющей» грации, без этой совершенной ни на кого непохожести — скучно, обыденно, пошловато.

Замены не сыскалось. Нужен был не кто-то похожий, а кто-то точно такой же — ни на кого не похожий. Нужен был новый Даль. Такого не бывает. Тем более не могло быть во время, когда проблеск иных далей наглухо замуровали в тупике начала 1980-х гг.

Новейшая история отечественного кино.

Том V. СПб., СЕАНС, 2004. С. 511–512.

«По собственному опыту и по опыту собратьев-актёров знаю: на «все сто» роль выходит лишь тогда, когда не щадишь себя ради неё ни в большом, ни в малом…»

«Говорю, что думаю…»

«Живёшь в этом образе и в то же время как бы с иронией смотришь на себя со стороны — так, чтобы зрителю было непременно заметно что смотришь со стороны и именно с иронией».

«Когда-то один из моих самых дорогих педагогов (в училище имени Щепкина), Борис Андреевич Бабочкин, сказал: «Не надо ничего играть. Надо просто жить» Понимаете, просто жить!»

«Что для меня Флоризель? Это, знаете, как красивый сон. Во сне ведь мы бываем кем угодно: и Флоризелем, и Мастером, и Маргаритой, и парим над крышами, и одной левой передвигаем гору…»

«Зрителю всё видно, особенно на экране: пустые у актёра глаза или он верит в то, что делает, отдаёт он себя работе целиком, без остатка или так, походя, проговаривает текст, в который не слишком-то и вдумался».

«Бесспорно, очень важно, что именно играешь. Но не менее важно и как играешь».