Александр Иванов - Неизвестный Олег Даль. Между жизнью и смертью

Наверное, это и стало решающим в этой поездке: скорее всего, не столько Рашеев его уговорил, сколько ассистенты всучили сценарий. Но дальше Олег мог себя держать по-прежнему… Видать, его действительно здорово «зацепило»; при том, что Даль уже всё отбрасывал и отвергал. Больше я ничего не знаю в связи с последними, несостоявшимися кинопробами Олега.

Приехав в Киев с Лизой, мы прожили два дня в «директорском» номере и проследили, как в камер-вагон студии погрузили гроб, потому что сами ехали назад в Москву тоже поездом. Вернулись мы туда раньше, утром, а машина пришла немножко позже. Те два дня мы провели, так сказать, близко от него… Конечно, приходили члены семьи Миргородских. Приходил Рад — художник Радомир Юхтовский, который нарисовал портрет Олега, уже потом, спустя некоторое время, отчасти — по впечатлениям…

Миргородские… По-моему, семья известного профессора… Старший сын — Володя. Очень хорошо помню, как он приходил в эти два дня. И с Лизой, и со мной всё время разговаривал. Но, как выяснилось, «брат меньшой», злой Олегов гений — Митя Миргородский, появился при нём чуть ли не с момента приезда Даля в Киев. Это я уже больше говорю со слов Лизы, которая всё пыталась как-то по времени рассчитать.

Кое-что администрация гостиницы нам вернула… Например, огромный платок, связанный за четыре угла, как старушечий кулёчек. Он был весь набит лекарствами, там было «пол-аптеки»… И первое, на что мы посмотрели — сколько не хватает таблеток эуноктина. Это очень сильное средство, его сейчас даже «Гедеон Рихтер» практически не поставляет. Маленькая такая таблеточка, и достаточно было четвертушечки, для того чтобы погрузиться в очень глубокое торможение. Недосчитались мы с Лизой шести таблеток. Рассуждая по этому поводу на моих глазах, Лиза говорила:

— Ты понимаешь… Ну, скажем, он выпил в поезде немножко коньяка на ночь, грамм сто… И для того чтобы заснуть, добавил полтаблеточки. И утром, чтобы быть не очень дёрганым, добавил ещё половинку…

Впрочем, что стоят все эти догадки — она же не знала, сколько у него не хватало «колёсиков» в полоске перед выездом.

Коньячная бутылка, в которой оставалась примерно пятая часть и которую нам тоже вручили, — та самая, что стояла у Олега в номере. И стояла, судя по всему, с утра 2 марта — первого утра его приезда. Пришёл ли к нему туда этот Митя, принёс ли он с собой ещё, и они продолжили вместе — не известно. В запасе до пробы были сутки, она должна была состояться утром 3 марта, то есть на следующий день. Хорошо помню одно: на бутылке, на этикетке я засёк штамп «Москва — Киевская», отметка вагона-ресторана.

Что там было дальше — непонятно. Вернее, трудно сказать. А если и можно, то только с чужих слов.

В частности, Володя Миргородский — человек взрослый, серьёзный и достаточно ответственный (во всяком случае, тогда я это так воспринимал) — рассказывал нам с Лизой следующее:

— В ночь на третье Олег ночевал у нас. Как он благодарил мою жену утром!.. Он вообще говорил: «Ну, что вы, что вы!.. Ничего не надо!.. Я так… прилягу просто — и всё…». А она постелила ему постель. Утром мне нужно было рано на работу, поэтому мы вместе с ним сели в машину, и я довёз его до гостиницы на Брест-Литовском.

Помню, я спросил его:

— Володя… Вот вы довезли его — сколько было времени?

— Примерно восемь. Ну… начало девятого. У него до пробы — до одиннадцати часов — оставались ещё почти три часа, поэтому он сказал: «У меня ещё есть время… Я ещё немножко посплю».

— Ну, а дальше что?

— Да ничего… По дорожке, выложенной из плиток, он пошёл прямо к двери гостиницы, от поребрика, а потом вдруг резко обернулся. Я ему крикнул: «Олег! Значит, я за тобой часа в два прямо на студию заезжаю? Да? Ну, пока!». Вдруг Олег оттуда сказал: «Как пока?.. Не «пока»…». Вернулся к машине, приобнял меня как-то и говорит: «Прощай…». Ну, так сказал… без особого драматизма…

Говорил Володя и о том, что Олег несколько необычно простился в то утро с его женой, уходя из их квартиры. Якобы он подержал её голову в своих ладонях и произнёс очень печальные слова… Впрочем, все мы общались на эту тему уже после того как… так что тут работали у всех несколько воспалённое восприятие и воображение.

После этого мы с Лизой разговаривали с той самой дежурной по гостинице внизу. Она сказала:

— Так… Нормально… не то чтобы на рассвете, немножко рановато прошёл в номер мимо меня. Сказал: «Время есть. Два — два с половиной часа. Так что не будите меня. Мне позвонят со студии, и к одиннадцати придёт машина».

И машина пришла в одиннадцать… Но они же тянули-то так долго! Не знаю, подтверждается ли это рассказами других — всё это «кыеуськое»… Подошли к номеру, постучали. Тишина. «А як же ш так?.. Шо такое… нэ отвечав… А шо ж так?..» Прошло двадцать минут… тридцать… почти час… «Ну, нэхай… Можэ, спыть чоловык. Ну, давайтэ тохда постучым рядом у стэнку…» А время шло, шло, шло… И только уже в первом часу кто-то крикнул: «Да ломайте вы дверь!» Потому что ключ торчал в замке изнутри и был провёрнут.

Олег был ещё жив. Были ещё отдельные хрипы в лёгких, пена на губах. Отдельные, с интервалом в 40–50 секунд, удары сердца — уже даже не пульс. Конечно, приехала «скорая», но было уже слишком поздно… Что теперь винить врачей… Может быть, так произошло потому, что это была киевская бригада, а не наша московская. Хотя я не склонен был винить их в том, что чего-то из возможного не было сделано в тот момент, когда машина уже пришла. Надо же отсчитывать от того момента, когда ему стало плохо. В чём смысл случившегося — понятно… Если было принято снотворное, то смешивать эти вещи со спиртным нельзя ни в коем случае. А я-то верил в то, что всё было как раз наоборот, потому что Володя Миргородский говорил:

— Олег себя прекрасно вёл. Мы зашли к художнику Раду Юхтовскому, и он там говорил: «Как замечательно… Какая у вас чудная мастерская!..» Рад ответил: «Сейчас дело уже к ночи, но я надеюсь, Олег Иванович, что я вас когда-нибудь напишу». А Олег ему сказал: «Как это «когда-нибудь»? Когда-нибудь — это может не выйти… Давайте сейчас… Хотя бы набросок».

Всё время звучали вещи, как бы наслаивающиеся на некую предрешённость… Но главное то, что из всех рассказов этого Володи я понимал одно: что Даль вообще ничего не пил, наоборот даже… Более того, зная Олега, зная все эти дела, зная его и свой желудок, я у Володи спросил:

— А когда утром проснулись, и вы должны были его довезти до гостиницы, Олег что-нибудь поел? Это очень важно.

— Немного, но поел. Супруга, вроде, сделала там какую-то яичницу… Во всяком случае, что-то он жевал.

Короче, я совершенно исключал возможность этого дела. А два года спустя, когда снова приехал в Киев, со мной «доверительно поделились»: