Голиб Саидов - Чётки

«Что могло заставить встретиться на такой огромной планете, таких – казалось бы – совершенно непохожих и разных по характеру людей? – размышлял он, глядя в окно, на безжизненные звезды, в бесчисленном количестве раскинутые по бездонному небу. – Вероятно, вот точно так же, всматривается в эту тёмную бездну несчастный Садриддин, выискивая на небосклоне знакомые созвездия и мысленно представляя лежащим себя на деревянном тапчане, расположенном посреди своего большого огорода, в родном кишлаке Жондор. Где-то, совсем рядом, в арыке протекает прохладный ручеёк, в котором остужается сорванная накануне с бахчи огромная мирзачульская дыня. Пахнет глиной, соломой и засохшими кизяками. А ещё – тандыром, в котором рано поутру мать начнёт выпекать патыр – большие деревенские слоёные лепёшки…»

Рано утром, гости завели мотор и стали прощаться с друзьями. На Садриддина невозможно было смотреть без жалости и сострадания. Он весь как-то съёжился, осунулся и не проронил за всё время почти ни единого слова. И только после того, как братья, обнявшись по восточной традиции, простились с хозяином и сели в кабину КамАЗа, Ганижан вдруг почувствовал, как плотно прилип к телу влажный рукав рубашки, обильно орошённый слезами Садриддина.

Последнее, что успели зафиксировать братья в зеркале заднего вида, это стоящая посередине дороги странная пара: она, машущая своей лёгкой косынкой вослед удаляющей машине и он – стоящий рядом с нею, маленький тщедушный человечек в старой выцветшей узбекской тюбетейке.

Впереди лежала узкая лента дороги, ведущая в неизвестность, а за спиною оставалась ещё одна судьба, ещё одна история любви. Такая непонятная, жалкая и несуразная, но оттого и – трогательно щемящая, заставляющая задуматься над многими вопросами мирозданья.

С Жорой – два друга, два «балтийца-питерца». Лен. область, 2012 г. Фото из архива автора.

С Жорой мы знакомы давно. С того самого времени, когда в начале 90-х годов прошлого столетия, в связи с распадом Союза, судьба-злодейка вынудила его покинуть родной сердцу Ташкент и, в поисках достойной жизни, перебраться в северную столицу.

Общие корни, восточный менталитет и ностальгия по щемящей душу молодости сблизили нас на новой почве настолько близко, что мы уже не представляем свою жизнь друг без друга. Что, однако, вовсе не мешает моему товарищу, временами, по-дружески поиздеваться надо мной. Впрочем, я и сам редко остаюсь в долгу. Изучив друг друга детально, с годами, эти подколы и шутки принимают всё более тонкий и изощрённый характер, учитывая отдельные особенности психологии каждого из нас.

Мы идём с приятелем, по улице Декабристов по направлению к Сенной площади. На дворе свирепствует суровая зима: трещат лютые крещенские морозы. Совершенно излишне говорить о том, какие чувства при этом испытывают два восточных фрукта.

Снег под ногами смачно хрустит. Леденящий холод так и норовит пробраться сквозь одежду к изнеженному южным солнцем телу. Морозный воздух сковывает дыхание и сводит скулы.

Натянув глубже шапки-ушанки и подняв повыше воротники, мы, молча, движемся к конечной цели, экономя физические ресурсы и стараясь как можно меньше говорить. У обоих, одна и та же мысль: поскорее добраться до метро и юркнуть в его тёплое чрево. И, хотя мы идём с приятелем, что называется, «плечом к плечу», тем не менее, Жоржик умудряется изредка и незаметно бросать на мою жалкую фигуру свои косые взгляды, полные иронии, усмешек и жалости одновременно.

– Какой ядрёный морозец, а?! – вроде бы, просто так обращает он моё внимание на естественный факт, заставляя меня ответить ему, а значит – предоставить свою пасть леденящей стуже.

– Ага! – быстро соглашаюсь я и, в следующую секунду, ещё глубже зарываюсь носом в шарф.

– Какая красота, а?! – продолжает восхищаться товарищ, толкая меня в бок. – Смотри: как кругом белым-бело!

Я начинаю заметно нервничать.

– Угу… угрюмо вынужден я подтвердить слова приятеля.

– А каково сейчас в лесу?! – не может угомониться Жора.

Я наивно полагаю, что на этот раз можно отмолчаться, а потому только коротко киваю головой.

– Нет, ты только представь себе эти ели и сосны, нарядно покрытые толстым слоем снега? Какая девственная красота стоит в лесу, а?!

– Да!! – раздражённо бросаю я в морозный воздух, чтобы вновь с головой уйти под шарф.

Между тем, искоса продолжая следить за моей реакцией, Жора продолжает живописать сказочную картину волшебного зимнего леса, и в конце восторженно выдаёт:

– А представь: встать бы сейчас на лыжи и пройтись эдак километров десять, а?!

– Да пошёл ты! – не выдерживаю, я наконец, с ужасом представив себе эту картину.

После чего, мой друг, не в силах более сдержаться, разряжается диким хохотом.

– Гад! – улыбаясь, коротко бросаю в его сторону, и мы энергично убыстряем свои шаги.

До метро остаётся совсем немного…

С Жорой мы знакомы уже давно. Нас сблизило многое: один и тот же возраст, одни и те же увлечения, очень похожее детство (хотя, мы жили и росли в совершенно разных городах Узбекистана), наконец, и то, что оба, волею судьбы оказались в России.

Единственное различие состоит в том, что Георгию Анатольевичу Павлову никак не удаётся совладать с ностальгией по прошлому, связанному с беззаботным детством, с озорной и весёлой молодостью, с той нелепой организацией системы оплаты труда в «советский» период, когда зарплата газоэлектросварщика, составляющая 200 рублей в месяц, позволяла ему совершенно спокойно находить «на стороне» ещё столько же за неделю, и ещё со многим тем, что сегодня безвозвратно сгинуло в прошлое. Вдобавок ко всему, родившись и прожив почти сорок лет в Узбекистане, он настолько глубоко впитал в себя культуру и психологию общения, свойственную коренным жителям Востока, что даже сегодня, прожив много лет в России, чувствует себя здесь, словно «не в своей тарелке», несмотря на то, что является русским.

В нем удивительным образом органично сочетаются восточное гостеприимство, и русская широта души, тонкий юмор и едкий сарказм; порою, он может выглядеть расчётливым и заботливым хозяином, а иногда – врождённая щедрость выплёскивается в этакую купеческую удаль, свойственную только русскому человеку. В такие минуты он не раздумывая может, в прямом и буквальном смысле, снять с себя последнюю рубаху и потратить последний рубль, не особо заботясь, при этом, о «завтрашнем дне». Правда, когда наступает «завтра», на него нельзя смотреть без сострадания. Но он никогда не сожалеет о случившемся, и никого не винит. Такая уж, у него натура и ничего с этим не поделаешь.