Михаил Полторанин - Власть в тротиловом эквиваленте. Тайны игорного Кремля

Я ждал отповеди от министра иностранных дел Андрея Козырева. Он умный человек, но считал администрацию США эталоном порядочности. И Козырев заговорил, правда, без всякой злости, что так мыслить, а тем более действовать нельзя. Любой шантаж должен быть навсегда исключен из политического арсенала новой России. Только так, теряя в одном месте, страна может приобрести где-то в другом. Министр иностранных дел высказался категорически против моего предложения.

Мне тоже не по душе блеф и шантаж. Но в международной политике нелегко провести грань, разделяющую эти понятия с целесообразной жесткостью. В данном случае речь как раз шла о жесткости российской позиции, без которой никогда не защитить стратегические интересы страны. По крайней мере, мне так казалось. В ответ, если брать худший вариант развития ситуации, нам могли урезать потоки внешних заимствований. Но деньги все равно утекали в песок, а так правительство, чтобы не потерять власть, было бы вынуждено подхлестывать развитие своей экономики.

Кто-то из министров поддержал меня, кто-то Козырева. А Ельцин? Его позиция меня волновала больше всего — ведь все зависело от мнения Бориса Николаевича. Я давил на его воспаленное самолюбие: клянутся западные партнеры в дружбе Президенту России, а сами все время пытаются «развести», как цыгане простодушного мужика на блошином рынке.

При обсуждении Борис Николаевич сидел с непроницаемым лицом, бросая хриплым голосом: «Кто еще хочет сказать?» Время было позднее, и мы сделали перерыв на завтра. Большинство членов кабинета, предлагая свои сроки консервации соглашения, выступили за ужесточение нашей позиции. Мне показалось, что в Ельцине боролись два человека — патриот со своим антиподом, — и он ушел в глубоких раздумьях. Но это только показалось.

Назавтра президент заявил, словно не было вчерашнего обсуждения: хватит ворошить этот вопрос. Мы должны оставаться верными соглашениям Горбачева, несмотря на отказ Той Стороны выполнять свои обязательства. А еще через какое-то время Ельцин принял решение сократить первоначальные сроки вывода наших войск (4 года) на целых четыре месяца. Да еще согласился на очередные сокращения компенсаций нашей стране. И Россия брала кредиты за рубежом, чтобы оплачивать ими стремительное бегство своих воинских соединений по воле вождей.

Тогда у избирателей Ельцина его положение могло вызвать даже сочувствие: президент не уставал повторять о необходимости сохранения страны и коварных происках ее врагов, но в силу каких-то непреодолимых препятствий был вынужден продолжать линию Горбачева, а во многом идти дальше Михаила Сергеевича. Ему верили. Долго прятал Борис Николаевич от народа свое истинное политическое лицо. А в 2006 году, будучи на пенсии, приоткрыл его.

За вклад в досрочный вывод наших войск из стран Балтии и за срыв экономических санкций против Латвии верхушка этой страны еще в 2000 году наградила Ельцина высшим Орденом Трех звезд 1-й степени. Борис Николаевич не особо любил всякие цацки, к тому же разгул национал-фашизма в прибалтийской республике приравнял бы тогда рижский вояж экс-президента к демонстративному плевку в лицо русскому народу.

Только через шесть лет после награждения Ельцин отправился за трофеем в Ригу. Возможно, посчитал, что все СМИ России теперь в надежных руках его верных наследников — никто о сомнительной поездке даже пикнуть не смеет. А может быть, любимая дочь Татьяна зудила отцу, ошибочно полагая, будто высший орден инкрустирован драгоценными камнями, — зачем добру пропадать!

При вручении награды президент Латвии Вайра Вике-Фрейнберга сказала, что последнюю декаду ХХ века огромный великан на глиняных ногах — Советский Союз — уже был готов к собственному распаду. Существенным было, кто в тот момент победит в России. На радость всем, у кого СССР стоял поперек горла, победил Ельцин. Низкий поклон ему от латышских националистов!

Польщенный такой похвалой, Борис Николаевич в ответной речи разоткровенничался.

— Все началось с конца 1980-х годов, — уточнил он, — когда все стали понимать, что империй в мире больше не существует, кроме одной — Советского Союза, и этой империи больше не должно быть… Латвия и другие республики Прибалтики стали четко ставить вопрос о своей независимости. И первый, кто их поддержал на трибуне, был я.

Хоть и хватил лишку Борис Николаевич с последней империей в его понимании (разом похоронил и Китай, США, Индию и др.), но главное все же сказал. А то перед российскими избирателями, как в давыдовской Песне старого гусара, все: «Жомени да Жомени, а об водке ни полслова!». Там он и Советский Союз очень хотел сохранить, и за интересы России болел душой.

Теперь припудриваться перед электоратом не надо, пора было выставлять напоказ шрамы, полученные в боях против своей страны.

Через несколько дней после того заседания правительства мне стали названивать из посольства США в России — посол (кажется, это был Роберт Страус) желал со мной встретиться. Я долго отнекивался. Затем позвонил сам посол и прислал с курьером официальное приглашение. В назначенный день и час посол США с супругой ждал меня с супругой в «Спасо-Хаусе» на обед. Я обмолвился о приглашении Ельцину.

— Что он хочет от вас? — спросил президент без особого интереса.

— А кто его знает?

— Надо общаться, — посоветовал Борис Николаевич. — Это же посол США.

Официальные обеды мне как серпом по одному месту. Я их не переваривал. Эту чопорность не переносил, томился от скованности за столом. Не знаешь, заталкивать в рот телятину или делать дурацкий вид благодарного слушателя. Многолетняя газетная работа приучила перехватывать на скорую руку или основательно заправляться в общепитовских точках, безо всяких условностей. А еще лучше — с коллегами где-нибудь на природе.

В Казахстане мы «вольные казаки» — собственные корреспонденты центральных газет — «Правды», «Известий», «Труда», «Социалистической индустрии», «Комсомолки», «Сельской жизни» и других — изредка выезжали вместе за город, подальше от прослушек — в лесок, на берег реки, чтобы выработать солидарные позиции по развенчиванию в печати зарвавшейся местной знати. Ставили машины веером, носами к центру полукруга и расстилали на капотах газеты. А на газеты выкладывали съестное, прихваченное с собой. Отломить с хрустом кусок полтавской колбасы да с краюхой ноздреватого пшеничного хлеба, да под полновесную стопку водки — это же удовольствие! А тут…

В помещении «Спасо-Хауса» все было расположено подчеркнуто рационально, до скуки, как и в самой Америке. Супруга посла увлекла мою жену к модернистским картинам, развешанным в зале, а мы с хозяином подались ближе к столовой. Там был накрыт стол на четыре персоны.