Николай Пияшев - Воровский

В Ленине все было просто: с ним легко вести беседу, можно спрашивать обо всем, не боясь в ответ встретить двусмысленный взгляд, как это бывало у Плеханова. Владимиру Ильичу можно рассказать о своих личных неприятностях и встретить в нем участие и сочувствие. Не таков был Плеханов. Рассказывая ему о чем-либо, никогда нельзя было узнать наперед, как он это воспримет: не пробежит ли по его тонким губам едва заметная усмешка, не прищурится ли его левый глаз…

Потресова в Женеве не было: он лечился в Германии в санатории. Мартов встретил Воровского более чем холодно. Он знал уже все сплетни о Вацлаве Вацлавовиче, которые ходили в орловской ссылке. Видимо, о них рассказал Потресов, а может быть, и Дан, освободившийся из ссылки значительно раньше Воровского. Сенсация и сплетни служили Мартову источником информации, которую он старался использовать при случае как политический аргумент. Партию он представлял себе слишком расплывчатой. Никакой дисциплины он не признавал. Превыше всего он ставил личные способности работника, а не его умение подчинить себя воле партийного коллектива…

Воровскому Мартов не понравился. Вечно окруженный клубами дыма, постоянно исходившими от его толстенной папиросы, Мартов недобро глядел маленькими глазками и был похож на злого гнома.

Как-то весной 1902 года в пансион мадам Моргар, на улице Плен-Пале, где остановился Воровский, зашел Владимир Бонч-Бруевич. Он застал хозяина за обуванием. Гость был немало удивлен, когда увидел, что Вацлав Вацлавович стоит, как гусь, на одной ноге, а не садится на стул, как это делают все.

— Почему вы этак мучаетесь? — спросил Бонч-Бруевич.

— Так угодно его величеству всероссийскому государю-императору, — ответил Воровский. Напрягая силы, он вновь стал надевать ботинок.

Бонч-Бруевич невольно бросился ему на помощь.

— Нет, нет, не трогайте, — полусерьезно сказал Воровский, — а то упаду, и тогда не поднимете.

Владимир Дмитриевич опешил.

— В чем же дело? — тревожно спросил он, когда Воровский, с трудом надев один ботинок, кое-как выпрямился, поддерживая руками спину, и, вздохнув, встал на обутую ногу.

Тут Воровский поведал Бонч-Бруевичу историю своей болезни. Он рассказал о том, как Зубатов хотел выудить у него сведения о членах социалистических кружков.

— Между прочим, — сказал Вацлав Вацлавович, — Зубатов интересовался и вами, милостивый государь. До меня кто-то не вытерпел и сболтнул лишнее о вас. От меня он хотел только подтверждения. Ну, а когда я послал его к черту, он и определил меня на бесплатное жительство в карцер. Теперь результат, как видите, налицо…

Воровский рассказал и о другом, на сей раз забавном случае.

— В Таганке мы условились с Бабаджаном, что будем изучать английский язык. Время шло, я добросовестно зубрил слова, грамматику и старался наладить произношение, скандируя каждое слово так, как этого требовал автор учебника. Но вот настало время, когда нас выпустили. Мы решили изъясниться на языке его величества британского короля. Я приветствую по-аглицки Илью Самойловича, а он крутит головой и по-русски спрашивает: «Что ты сказал?» Настала его очередь. Говорит он, а я слушаю и также ничего не понимаю. Оказывается, — рассмеялся Воровский, — мы учили язык по разным самоучителям…

Апрель и май 1902 года Воровский провел в Нерви, курортном местечке близ Генуи. Живительный морской воздух Италии, прекрасное лечение в санатории для туберкулезников вернули Воровскому силы и бодрость. Покидая Нерви, Вацлав Вацлавович чувствовал себя значительно окрепшим. Он заехал в Милан и Венецию, чтобы полюбоваться искусством итальянских мастеров. Затем вернулся в Женеву.

В августе из киевской тюрьмы бежала группа русских революционеров во главе с Бауманом. Вскоре они появились за границей. По случаю побега колония политэмигрантов устроила пикник. Поехали смотреть Рейнский водопад.

Обратно, в Женеву, Воровский ехал вместе с Бауманом. С тех пор как Бауман бежал из орловской ссылки, прошло несколько лет. За это время Бауман побывал за границей у Ленина, потом работал агентом «Искры» в Москве. По дороге в Киев Бауман оказался в руках жандармов, был опознан и посажен в тюрьму. Обо всем этом Бауман и рассказал дорогой Воровскому.

— Кое с чем и я знаком, — ответил Воровский. — Транспорт опасной для батюшки-царя литературы мне удалось провезти. Вот что не могу так не могу — это из тюрьмы бегать, тут пальма первенства за вами, Николай Эрнестович.

Воровский вспомнил также, что побег Баумана из орловской ссылки нагнал тогда страху на местного исправника.

— Нам потом всем туго пришлось. Хорошо, что я домосед, а каково было нашим охотникам! Им долго не разрешали за утками ходить…

— А ведь меня вновь хотели в Орлов водворить, — сказал Бауман. — Я уж до Уфы доехал. Но потом вдруг решили в Киев обратно везти. Там, в тюрьме, нам жилось неплохо. Подобралась хорошая компания….

Всю осень 1902 года Воровский посещал политехникум в Мюнхене. Его не покидала мысль закончить образование и получить диплом инженера.

Но события в России развивались стремительно. Ростовская стачка всколыхнула весь рабочий люд, а суд над ее участниками был использован искровцами как прекрасный пропагандистский материал. Вместе с Плехановым Воровский написал брошюру «Таганрогский процесс по делу о Ростовской демонстрации 2 марта». Позднее эта брошюра вышла в Женеве.

Газета «Искра» и книга В. И. Ленина «Что делать?» довершили идейный разгром «экономизма». Началась усиленная подготовка ко II съезду, где должно было произойти объединение всех социал-демократических кружков в единую партию.

В конце 1902 года Воровский выехал в Россию по заданию искровского комитета. В донесениях тех лет он фигурировал под революционной кличкой Шварц (девичья фамилия его матери. — Н. П.). Воровский имел два основных задания: принять типографию от Южного рабочего союза, который отдавал ее в распоряжение «Искры», наладить ее работу и объехать ряд социал-демократических комитетов, сообщив им, что пора уже проводить выборы делегатов на II съезд РСДРП.

К этому времени Южный рабочий союз отошел от политики «экономизма» и присоединился к «Искре». Однако положение в этом комитете было крайне неустойчивым из-за того, что в нем находились сторонники «Рабочего дела» [4] «Рабочее дело» — орган «экономистов». . Одесский комитет РСДРП и один из агентов «Искры», Р. Землячка, видя неустойчивость положения в Екатеринославе, просили заграничный центр прислать людей — искровцев, чтобы принять типографию Южного рабочего союза, наладить ее работу и укрепить комитет.

И вот на юг в помощь местным комитетам отправился Воровский.