Родион Малиновский - Солдаты России

Когда у Ванюши выкраивалось свободное время, он любил крутиться около паровика. Паровик шипел отработанным паром, вращая большое рабочее колесо, от которого приводной ремень, или, как его называли, «пас», через ряд передач приводил в движение барабан молотилки и весь ее механизм. Ванюша был в восхищении от паровика и даже старался побольше вымазаться в олеонафте, чтобы следы масла на вылинявшей синей рубашонке и серых штанах, закатанных до колен, говорили о том, что он имеет дело с техникой. Сделать это было нетрудно: будто невзначай коснуться масленки и вытереть руку о штаны или рубашку.

Когда машинист, прикинув глазом, решал, что снопов осталось мало — а они быстро таяли о подъезжавших к молотилке возов, — он давал сигнал, причем делал это так ловко, что свисток паровика как бы выговаривал: давай, давай снопы! Давай, давай снопы!

Машинист Никанор Сергеевич, или дядя Никанор, как все его звали, — усатый человек лет сорока, добрый, степенный, знающий себе цену. Ко всем работающим на току он относился ровно, ни на кого не кричал и не сердился, однако все чувствовали его превосходство и безропотно ему подчинялись.

Хорошо относился Никанор Сергеевич и к Ванюше. Собственно, благодаря этому Ванюша и был назначен на подвоз воды. Заметив, как зачарованно смотрит мальчишка на пыхтящий паровик (к тому же чего стоили вымазанная в олеонафте рубашка!), машинист иногда подзывал Ванюшу к себе и, говоря: «Ну, механик, давай посвистим снопов», вместе с Ванюшей дергал за веревку свистка. Как-то дядя Никанор даже разрешил Ванюше дать самостоятельно продолжительный свисток, возвещавший обеденный перерыв. Ванюша был на седьмом небе от этого доверия, и ему казалось, что все с завистью на него смотрят.

После сигнала на обеденный перерыв Никанор Сергеевич медленно передвигал влево рычаг управления, сбавлял пар, и паровик, постепенно уменьшая обороты, останавливался.

Все быстро разбивались на группки и полудняли. Снедь была разная: у кого чвертка сала с горбушкой хлеба и чесноком, у кого одни лепешки и коржи с маком, которые запивались теплым молоком из банки или бутылки, а у кого и одни ватрушки с мамалыгой. Механики и барабанщики были постоянными рабочими на фольварке, и им дети приносили полный обед в близняках 8 8 Близняк — горшок, состоящий из двух отделений. и глечики молока.

Наскоро поев, все как убитые засыпали на соломе и спали до тех пор, пока дядя Никанор продолжительным свистком, напоминающим свист «кукушки» на железной дороге, не предупреждал о начале работы.

Пока люди пробуждались от крепкого сна, Никанор Сергеевич подавал короткий сигнал, означавший, что машина сейчас будет заведена, и запускал паровик. Молотилка начинала с завыванием гудеть, и вновь шла молотьба до самого вечера.

После молотьбы — сортировка зерна на складах, перелопачивание, пока оно не дойдет до кондиции, а там опять работа в поле. Второй покос клеверов, уборка люпина, рицины, семенного клевера, гороха, подъем паров, посев озимых, копка сахарной свеклы и отправка ее на заводы... А тут уже и заморозки начинались.

В одно из воскресений Арсенько и Ванюша отправились в Тывров. Идти было с чем: за лето хлопцы подкопили деньжат. Ванюша зарабатывал уже в день по 20–25 копеек, Арсенько же, как старший, под конец лета получал даже по 30 копеек в день. Оба они очень гордились заработанными деньгами, и когда Арсенько, похлопывая товарища по плечу, говорил: «Ну, что, Ванька, правильно сделал, что пошел на фольварк?», Ванюша благодарно поглядывал на приятеля и смущенно отвечал:

— Конечно правильно!

Надо было купить штаны, рубашку, свитку, сапоги и шапку на зиму да завернуть в Клищов — очень соскучился Ванюша по маме. Арсенько, тот почти каждое воскресенье ходил домой в село, а Ванюша не хотел видеться с Сергеем и поэтому оставался на фольварке. Только передавал с Арсенькой матери немного денег и бельишко постирать. Варвара Николаевна в свою очередь передавала ему чего-нибудь сладкого и чистое белье.

Ванюша встретился с матерью в хате Ремонько. Со слезами на глазах Варвара Николаевна прижала сына к груди, покрыла поцелуями его лицо. Старик не выдержал этой сцены и вышел во двор. Немного успокоившись, Варвара Николаевна усадила Ванюшу на скамейку — надо было решить, что же делать дальше. Она настояла на том, что они обратятся к графу Гейдену, пока он не уехал в Германию, и попросят его помочь Ванюше устроиться учиться на казенный счет. Решили не откладывать и выполнить задуманное в ближайшее воскресенье.

В имение графа пришли ранним утром. Расположились около беседки, где уже собрались другие просители. Ожидали выхода графа.

Вдруг откуда-то выбежали графчуки. Миша и Сандрик, увидев Ванюшу, бросились к нему, шумно его приветствовали, трясли руку, обнимали. Дорик, в военной форме кадета, шел степенно и медленно. Ванюша с нетерпением ждал его приближения и широко раскрытыми глазами смотрел на не виданную ранее форму. По своему простосердечию он хотел тепло поздороваться и с Дориком. Но не тут-то было. Дорик остановился на почтительном расстоянии в недоступной, гордой позе и только поклонился, процедив:

— Здравствуйте.

При этом он обращался как бы ко всем, совершенно не выделив из толпы Ванюшу и словно даже не заметив его, потом вообще отвернулся в сторону приближавшегося графа.

«Ах ты, шкура!» — вскипела в Ванюше старая обида. Он сразу помрачнел и забыл даже поклониться графу, пока Варвара Николаевна не толкнула его в шею и не заставила оказать почтение их сиятельству.

Миша и Сандрик удивленно поглядывали то на отца, то на Дорика. В глазах у них стоял немой вопрос: «Папа, почему Дорик не поздоровался с Ванюшей?»

Но граф как бы не замечал их удивления, одобряя тем самым поведение старшего сына. Ванюша весь горел от обиды. Он не понимал, что детская непосредственность бросила к нему в объятия Мишу и Сандрика, заставила их ласково поздороваться с Варварой Николаевной. Они еще не знали, что их отделяет от Ванюши и его мамы настоящая бездна. А Дорик это уже понял. Его научили ценить свое беспредельное превосходство над мужиками в кадетском корпусе, с чего, собственно, и начиналось там обучение и воспитание.

Просители один за другим, низко склоняя головы, излагали графу свои просьбы. Их сиятельство, Александр Федорович Гейден, снисходительно прищурившись, напустив на себя личину доброты и щедрости, удовлетворял нужды просителей. Ведь все просьбы были заранее ему известны, они уже прошли через канцелярию управляющего имением рыжего немца Карла Карловича. Что же касается просьб, которые граф не хотел удовлетворить, ответ на них давал управляющий от своего имени.