Родион Малиновский - Солдаты России

Ну а после доброго ужина — на покой. Ванюша поднялся в свою комнату в сопровождении хозяйской дочери Эльзы. Она шла впереди, постукивая своими деревянными сандалиями по ступенькам, такая ладная, пухленькая, даже не верилось, что в ее семье давно не ели хлеба. Может быть, молодость, брала свое, да, наверное, и мама отрывала от себя лучший кусок для дочери...

Эльза взбила пышную постель и стала возиться с печуркой, разжигая в ней уголь. Вскоре комната наполнилась теплом...

— Вам хорошо будет спать, — сказала Эльза и застенчиво опустила белокурую головку.

Она заметила расстегнутую пуговицу на своей полной груди и стала торопливо ее застегивать.

— Гутен нахт. — Девушка пристально взглянула на Ванюшу своими большими голубыми глазами из-под длинных ресниц.

Ванюша понял этот взгляд, и лицо его залила краска стеснения. Но он справился с минутной растерянностью и спокойно произнес по-французски:

— Большое спасибо.

— Гутен нахт, — повторила девушка и медленно, будто нехотя, вышла. На пороге она все-таки остановилась: — Не закрывайте дверь, я еще приду поправить уголь в печке...

Ванюша слышал, что Эльза пошла к Виктору. В соседней комнате звякнула заслонка — там разжигали печку, потом Ванюша услышал оживленный разговор. Виктор довольно свободно говорил по-немецки, и они с Эльзой быстро нашли общий язык... Вскоре Ванюша заснул, утонув в перине, — не часто дается такое солдату!

Проснулся он, когда было уже светло. В комнатке посвежело: печка давно потухла, а Эльза, очевидно, так и не приходила поправить уголь: в корзинке было столько же брикетов, как и вечером... Ванюша сладко потянулся, вспоминая вечер и то, как Эльза разжигала уголь в печурке... И вдруг он услышал тихие, крадущиеся шаги, которые удалялись по коридорчику от двери соседней комнатки. Предательски заскрипела лесенка... «Виктор ходит не так, а твердо, по-солдатски», — подумал Ванюша. И действительно, вскоре он услышал за стеной крепкие мужские шаги, а потом всплески воды под умывальником.

День выдался хороший, сухой, временами из-за туч пробивалось солнце, что редко случается здесь в начале декабря. Пулеметчики просушили чехлы от пулеметов и свои нехитрые пожитки, приготовили все для продолжения похода. Они хорошо отдохнули и даже помылись под походным душем.

И вот уже гремит марш на плацу города Кайзерслаутерн. Командир дивизии, окруженный свитой алжирских сипаистов, с их белыми бурнусами среди расцвеченных орденами знамен, на арабском коне, гордо выдвинувшись вперед перед ратушей, пропускает свои полки. Все проходит торжественно и все-таки как-то казенно, нет тех приветствий, которые были в Шато-Салене, торжественность подчеркивается здесь германской суровостью. Да иначе и быть не может: Бавария не привыкла встречать французов победителей.

Марокканская дивизия вступает в горы, покрытые лесом. Дорога идет в ущелье, вдоль небольшой речушки Изенах. Вокруг царственный покой, лес стоит тихо, не шелохнувшись, людей не видно, только разбросанные кое-где аккуратные охотничьи домики напоминают о том, что лес обжит. Здесь всюду охотничьи угодья, изобилующие зверем и птицей.

В ущелье раздаются бодрые солдатские русские песни, их отзвуки, повторившись в многократном эхе, затихают далеко в горах. Пулеметчики идут не особенно стройной колонной и любуются красотой этого края. Все понимают, что лес великолепен, но родные места все же манят своей собственной неизъяснимой прелестью.

— Нет, братцы, — говорит Виктор, — у нас на Урале, к примеру, куда красивее. Там дышится легче, воздух такой сладкий, что прямо в чай клади... А ручьи... Разве такие, как здесь?! У нас они чистые, каждый камешек видно, и холодные-холодные. А какая вкусная вода!..

— Шо там Урал, хиба е шо краще Украйны, — отозвался шагающий рядом Степаненко. — Любую речку взяты, так она хиба така, як о цей Изенах чы там ще яка. А Днипро велыкий и шырокий, хиба з ным сравняется якый-нибудь Маас, або Рейн, чы яка-нибудь Марна. Тфу! Хиба це ричка, а так якись ривчачок.

— Правильно, правильно кажышь, мий друже, — отозвался Ванюша и глубоко вздохнул.

Душа его донельзя истосковалась по родине, и в его представлении не было лучше, богаче и красивее страны, чем Украина, шумящая своими садками, левадами и лесами, золотая от бескрайних полей спелой пшеницы. А кручи, кручи какие над Днепром! Разве сравнятся с ними здешние горы?! Конечно, они тоже красивы, но нет, куда им против днепровских круч! Правда, тут дороги лучше и села все каменные, строения добротные, но крыши все островерхие, черепичные, негде и аистам приспособиться со своими широкими гнездами, а они ведь счастье с собой приносят...

Но вот впереди загремела музыка. Барабаны четко и часто отбивали такт. Колонна входила в Бад-Дюркхейм, расположенный на выходе из лесистого Хардта. Тут горы обрывались и начиналась обширная долина Рейна, действительно широкого и могучего, каким и воспевают его немцы в своих песнях. По его берегам раскинулись большие промышленные города. Вот впереди дымит своими заводами Людвигсхафен, а по другую сторону еще более крупный Мангейм. Это по сути дела один город, но с разными названиями: оба составляют единый экономический и промышленный комплекс, славятся своей химической промышленностью, знаменитыми красками, табаком, вином, автомобилями, станками и бумагой, оба составляют конечный порт крупного речного судоходства.

В районе Людвигсхафена, по Рейну, ставшему демаркационной линией оккупации, и расположилась 8 декабря 1918 года Марокканская дивизия. Иностранный легион разместился во Франкентале. Пулеметной роте капитана Мачека достался зрительный зал какого-то клуба на северо-восточной окраине города. Пулеметчики набили матрацы соломой и уложили их вплотную вдоль стен, отгородив от проходов рейками. Середина была оставлена для построения, а ближе к сцене установили несколько столов и скамеек, которые принесли из фойе — это место служило столовой. Сцена использовалась под пулеметы — они были поставлены аккуратными рядами, и около каждого пулемета — коробки с патронами, чтобы были под руками при выходе по боевой тревоге.

Началась нудная, монотонная оккупационная служба. Ежедневное посещение пивных, которых здесь немало, состязания — кто одним духом выпьет литровую кружку пива, бьющего своими газами в нос, — быстро надоели. Угрюмые баварцы, особенно те, кто только что вернулись из распущенной германской армии, искоса поглядывали на солдат Марокканской дивизии, а то и норовили ударить из-за угла чем попало. Только зазевайся или появись в темноте в одиночку — считай, пропал. Поэтому пулеметчики ходили группами. Немцы неприязненно сторонились их.