Юрий Башмет - Вокзал мечты

Он:

– Как же я буду играть?

Я говорю:

– Стул поставим тебе, высокий стул контрабасовый со спинкой.

Потом я понял – надо пойти дальше. Я достал два таких стула, второй для себя, чтобы одинаково все это выглядело.

Скрипку выносил Славик, Наташин сын (и Олега, конечно, тоже, потому что он его воспитывал). Я помог Олегу выйти на сцену. Потом он сел. И началось первое тутти, которое он на репетиции назвал лучшей страницей этого произведения.

Пока я дирижировал, он сидел с закрытыми глазами. Когда оставалось несколько тактов, я испугался: ведь он же был напичкан лекарствами и мог просто заснуть! Что сейчас будет?! Повернулся к нему и шепотом позвал его. Он сказал: я здесь! И затем очень быстро поднял скрипку, когда надо было играть.

Ему, наверное, физически было очень трудно. Все его показатели медицинские были какие-то нулевые. Врачи не понимали: как, каким духом он играет, благодаря чему?!

Я думаю, каждый сидящий в зале, даже те, кто не знал о его болезни, понимал, что происходит что-то необыкновенное. Такое, что бывает раз в жизни.

Вторая часть была исполнена глубоко искренне и вдохновенно, тем более что музыка соответствовала настроению и ситуации на концерте. А в технически трудных пассажах финала ему было уже совсем тяжело. Ведь эта страшная болезнь поражает кости, и человек становится вдруг маленьким, и все его ощущения уже другие… И вот последний пассаж, который считается очень сложным психологически, на нем ломаются многие исполнители. Первым вступает альт, второй – скрипка, и – конец. А Олег, видимо, копил силы к этому пассажу и сыграл его идеально по качеству, с колоссальной энергетикой, блестяще! И финал получился оптимистическим…

Были назначены и другие концерты Олега, ведь никто не знал, сколько он сможет еще выступать… Везде, где мог, я поставил в программу "Концертанте" с Олегом. Три дня спустя я прилетел из Мюнхена в Тур, во Францию. Вечером мы сидели вдвоем с Витей Третьяковым и ужинали. Я ему рассказывал, в каком плачевном состоянии Олег и как мы только что сыграли. А глубокой ночью позвонила моя жена и сообщила, что Олег умер.

Не стало удивительного, чистого, идеального человека. Даже можно сказать – Человека Земли. И подумалось, если все будет хорошо на земном шаре, если человечество будет любить классическую музыку, верить в Бога и заниматься самосовершенствованием, то тогда, может быть, в ХХI веке Олег станет идеалом для всех…

Когда это будет?!

Мне очень легко было запомнить год рождения Миши Мунтяна, просто переставить цифры – и все. Я вот 53-го, а он 35-го. Услышал я эту фамилию в начале семидесятых годов. Вот, дескать, есть такой пианист, который неоднократно выступал с альтистами, а также выезжал на международные конкурсы.

Как-то я оказался на концерте моего учителя Федора Дружинина в Малом зале консерватории. Исполнялась соната Гуммеля. В ней есть несколько эпизодов, где пианист должен быть виртуозом по самому большому счету. Тогда я и услышал совершенно блестящие пассажи Миши Мунтяна и подумал: вот бы мне когда-нибудь с ним выступить, совместно сделать программу. Набравшись смелости, я спросил у Дружинина, можно ли мне обратиться к Мунтяну для того, чтобы поехать с ним на конкурс в Мюнхен. Дружинин согласился, я подошел во дворе консерватории к Михаилу Владимировичу и предложил. Он сказал: "С удовольствием".

Было лето, конкурс – в сентябре. Михаил Владимирович все это время то отсутствовал, то был занят. Я очень волновался, что мы не репетируем, не готовимся, и когда наконец, за десять дней до конкурса, была назначена первая репетиция, выяснилось, что он серьезно поранил палец – указательный! – и играть сейчас не может. Ну что делать! Пришлось пережить еще несколько нервных дней – неизвестно было, сможет ли он вообще играть в ближайшее время.

И вот – первая репетиция. Шуберт, Соната "Арпеджионе". Миша играет тему изумительно, я вступаю, и мы с ним проигрываем первую часть. Смотрим друг на друга, и – сказать нечего, ну, практически нечего. Как будто всю жизнь вместе играли и играли. Этот "ключ совпадения" работает и по сегодняшний день. Конечно, бывали и нервные репетиции, бывали и взлеты, и огорчения, поскольку все-таки двадцать пять лет совместной деятельности на сцене и вообще дружбы – солидный срок. 25 лет – это серебряная свадьба. Для того чтобы выдержать друг друга столько, нужно особое мастерство и человеческий талант.

Миша – удивительный человек. Он невероятно остроумен, стремительно соображает, очень лаконично и точно выражает мысль.

Не могу опять не вспомнить тот мюнхенский конкурс! По дороге в Мюнхен в поезде я сильно заболел, у меня поднялась очень высокая температура, и Миша пытался меня лечить. И таблетками, и коньяком. Всем, что только было под рукой. Я приехал в Мюнхен почти в невменяемом состоянии, даже не мог принять участие в жеребьевке – достать свой номер из кувшина. За меня его достал мой коллега. И это был 13-й номер…

Было ясно, что в конкурсе участвовать не сумею – температура 39. И вот уже три дня идет конкурс, а я в забытьи каком-то, сплю не сплю.

Как-то я очнулся, посмотрел на часы и подумал: а ведь сегодня последний шанс – меня ведь из-за болезни отодвинули на заключительный день.

Я взял альт и пошел в Хохшуле. Спрашивал у прохожих, как туда пройти, ведь я там еще не был. Когда добрался, Миша страшно удивился, удивился и Юра Гандельсман – хороший альтист, участвовавший в конкурсе. Все удивились, потому как три дня в глаза не видели.

Мы с Мишей вышли на сцену, и он сказал свою знаменитую фразу: "Ну что? Сыграем что-нибудь?" Представьте мое состояние: слабость невероятная, неуверенность. На конкурсе человек должен ведь сконцентрироваться, собраться с мыслями и выдать свой максимум. В конце концов, это ж соревнование! И вот я стою, весь никакой, и слышу за спиной: "Ну, так сказать, сыграем что-нибудь?" Фраза-бальзам мгновенно сняла все напряжение…

Нас с Мишей связывает множество забавных случаев, особенно на гастролях, это ведь вообще особая жизнь. Один из самых знаменитых произошел с первым составом оркестра "Солисты Москвы" в Берлине, который тогда еще был разделен на две части Берлинской стеной. Нас поселили в Западном Берлине. Первый концерт был в Восточном, и только на следующий день – в Западном. Один из музыкантов коллекционировал оружие. Официально, так сказать, с паспортом покупал пистолеты, ружья. Но он же был и нашим нотным библиотекарем. Прилетели мы в Западный Берлин. В аэропорту на экране монитора таможенники увидели пистолет. Весь багаж оркестра был задержан. Мы вышли из аэропорта на два с половиной часа позже, потом добирались до отеля, потом на границе между Западным и Восточным нас вновь задержали. Видимо, туда сообщили из аэропорта, что где-то там у музыкантов пистолет, и нас еще раз чистили как следует. На этом пропускном пункте мы потеряли еще час и соответственно без отдыха, голодные и небритые, отправились в Шаушпильхаус на наш концерт. С опозданием ровно на час.