Стивен Хокинг - Моя краткая история

Уильяму, Джорджу и Роуз

Мой отец – звали его Фрэнк – родился в Йоркшире, в семье фермеров-арендаторов. Его дед – мой прадед, Джон Хокинг, – был состоятельным фермером, но приобрел слишком много ферм и обанкротился во время сельскохозяйственного кризиса в начале двадцатого века. Его сын Роберт, мой дед, старался помочь своему отцу, но сам стал банкротом. К счастью, жена Роберта владела домом в Боробридже [1] Боробридж – небольшой, но древний городок в Йоркшире, ныне с населением около 3 тыс. человек. – Здесь и далее примечания переводчика. , где у нее была школа, приносившая небольшой доход. Благодаря этому им удалось отправить сына в Оксфорд, где он изучал медицину.

Мой отец заслужил несколько стипендии и премий, что позволило ему помогать деньгами своим родителям. Потом он занялся исследованиями в области тропических болезней и в рамках этой работы в 1937 году отправился в Восточную Африку. Когда началась война, он пересек весь Африканский континент и добрался до Конго, чтобы сесть на корабль, идущий в Англию, где он добровольцем поступил на военную службу. Однако ему говорили, что в области медицинских исследований он был бы более полезен.

Мы с отцом

На руках у мамы

Моя мать родилась в шотландском Данфермлине [2] Данфермлин – город в Шотландии, известный с XI в.; был одной из резиденций шотландских королей. В настоящее время его население насчитывает около 50 тыс. человек. , в семье врача, и была третьим ребенком из восьми. У старшей девочки был синдром Дауна. Она жила отдельно со своей няней и умерла в возрасте тринадцати лет. Когда матери было двенадцать, ее семья переехала на юг, в Девон. Их дела, как и в семье моего отца, шли не лучшим образом. Тем не менее они все же смогли отправить мою мать в Оксфорд. Закончив учебу, она занималась разной работой, в том числе была налоговым инспектором, что ей совсем не нравилось. Она бросила это занятие, чтобы стать секретаршей, и в этом качестве в начале войны познакомилась с моим отцом.

Я родился 8 января 1942 года, ровно через триста лет после смерти Галилея. Однако, по моим оценкам, в этот день родились еще около двухсот тысяч детей. Не знаю, были ли среди них те, кто позже заинтересовался астрономией.

Хотя мои родители жили в Лондоне, я появился на свет в Оксфорде. Дело в том, что во время Второй мировой войны немцы согласились не бомбить Оксфорд и Кембридж в обмен на то, что британцы не станут бомбить Гейдельберг и Гёттинген. Жаль, что подобные разумные договоренности не распространялись на другие города.

Мы жили в Хайгейте, на севере Лондона. Моя сестра Мэри родилась через полтора года после меня, и, говорят, я не был рад ее появлению. Все детские годы между нами были напряженные отношения, вызванные небольшой разницей в возрасте. Однако во взрослой жизни эти трения исчезли, потому что мы пошли каждый своей дорогой. Мэри стала врачом, чем очень порадовала отца.

Мэри, Филиппа и я

Моя сестра Филиппа родилась, когда мне было почти пять лет, и я уже лучше понимал происходящее. Помню, что ждал ее появления, чтобы можно было играть втроем. Она была очень живым и восприимчивым ребенком, и я всегда уважал ее мнения и суждения. Мой брат Эдвард был усыновлен намного позже, когда мне стукнуло четырнадцать, так что он практически не повлиял на мое детство. Он очень отличался от нас троих, совершенно не будучи склонен к академичности и умственному труду, что, пожалуй, оказалось для нас благом.

Эдвард был довольно трудным ребенком, но тем не менее его все любили. Причина его смерти в 2004 году так и не была достоверно установлена; скорее всего, он отравился испарениями клея, которым пользовался при ремонте своей квартиры.

Самое раннее, что я помню, – как стою в игровой комнате детского сада при школе Байрон-Хауз в Хайгейте и рыдаю. Дети вокруг меня играют, казалось, с самыми замечательными игрушками, и так хочется присоединиться к ним! Но мне только два с половиной года, и меня впервые оставили с незнакомыми людьми, поэтому я испугался. Думаю, родители были сильно удивлены такой реакцией, поскольку я был их первым ребенком и они следовали книжкам по развитию детей, а там говорилось, что уже в два года дети должны быть готовы к социальным контактам. Но после этого ужасного утра они забрали меня домой и не посылали в Байрон-Хауз еще полтора года.

Мы с сестрами на взморье

Тогда, во время войны и сразу после нее, Хайгейт был местом, где проживало множество ученых и университетских преподавателей. (В другой стране их называли бы интеллигенцией, но в Англии существование интеллигентов никогда не признавалось.) Все они отдавали своих детей в школу Байрон-Хауз, которая была самой передовой по тем временам.

Помню, как я жаловался своим родителям, что меня там ничему не учат. Учителя в Байрон-Хауз отвергали общепринятые тогда методы вдалбливания знаний. Считалось, что вы научитесь читать, не осознавая, как вас учат. Читать я в итоге научился, но довольно поздно, годам к восьми. Мою сестру Филиппу обучали традиционными методами, и она читала уже в четыре года. В ту пору она определенно была способнее меня.

Мы жили в высоком и узком викторианском доме, который мои родители очень дешево купили во время войны, когда все думали, что Лондон будет стерт с лица земли. Ракета «Фау-2» действительно разрушила несколько домов недалеко от нашего. Мы с мамой и сестрой были в это время в отъезде, но отец находился дома. К счастью, он не пострадал, и само здание не получило серьезных повреждений. Но еще несколько лет на нашей улице оставались руины, где я любил играть с моим другом Говардом, который жил через три дома после этих развалин. Говард был для меня откровением, поскольку его родители не были интеллигентами, как у других детей, которых я знал. Он ходил в муниципальную школу, а не в Байрон-Хауз и разбирался в футболе и боксе – видах спорта, увлечение которыми мои родители не приветствовали.