Остап Лысенко - Микола Лысенко

Но голос романовца крепнет с каждым словом.

— Благодарим от щирого сердца за ваш труд неустанный, за то, что нас, простых людей, не чураетесь, языка нашего родного, бесталанного не забываете, что нашу песню — тугу о наших обидах и горькой судьбе — на бумаге описали и на всесветный суд выставили. Дай же вам боже еще долго и счастливо прожить. Слава вам, наш соловейко, слава!

Не обошлось на этом торжественном вечере без инцидентов. Некоторые «крамольные» приветствия разгневали блюстителей порядка, а их немало было в зале. Когда после приветствий начался концерт, вызвали в артистическую комнату организаторов вечера.

— От такого юбилея и до тюрьмы недалеко! — раскричался офицер, требуя немедленной передачи всех приветственных адресов. Пришлось, однако, полицейским ищейкам возвратиться ни с чем: «крамольные» адреса по прочтении их на эстраде были сразу надежно упрятаны от «недреманного ока».

А концерт продолжался. Выступил уже знакомый нам селянский хор из Охматова под руководством Порфирия Демуцкого. То бурным потоком, то нежным ручейком лились мужские и женские голоса большого слаженного хора. В его исполнении оживали тончайшие нюансы народной песни.

Общее восхищение вызвала кантата К. Стеценко, посвященная юбиляру и исполненная под руководством автора.

Второй концерт, организованный О. П. Косач, в котором исполнялись уже оригинальные произведения отца, состоялся 21 декабря 1903 года в Киевском оперном театре. Концерт стал еще одним триумфом Миколы Лысенко.

В исполнении известной певицы русских театров Дейши-Сионицкой и лучших оперных певцов самоцветами засияли песни на слова Шевченко, фрагменты из оперы «Тарас Бульба»…

А вечером — «Рождественская ночь».

В последний раз она видала киевскую сцену почти тридцать лет назад, и то в любительской постановке.

Теперь «Рождественская ночь» предстала перед зрителями во всей своей красе. Большой симфонический оркестр, исполнители — выдающиеся оперные певцы, прекрасное декоративное оформление, но…

Отец, сидя в ложе, вспоминал былое… Какую борьбу пришлось вынести, чтобы первая украинская национальная опера, пусть и в скромном уборе музыкальной комедии, увидела сцену. Великая сила была в том «любительстве», сделавшем возможным первую постановку «Рождественской ночи».

Вспомнил отец, как он волновался на сцене перед началом спектакля:

— Я выглянул в щель занавеса и обмер. Зал битком набит. Выдержим ли испытание? А что, если провалим? То-то обрадуются царские подхалимы: дескать, и хохлам оперы захотелось, да не вышло. Я пошел за кулисы, подальше от сцены. Донеслись первые звуки увертюры. Прислушиваюсь, дальше… дальше… конец увертюры — и гробовая тишина. Провал! И вдруг как заплещет, загрохочет… Подбежали ко мне хористы: «Николай Витальевич, дорогой! Вы слышите, что делается в зале?» Сразу отошло. Ну, слава богу, «наша дума, наша пісня не вмре, не загине»! «Є, що показати людям, Є, ще порох в порохівницях, ще не полягла козацька слава»!

— Та, «любительская», — говорил нам отец в антракте, — настоящая «Золушка» против сегодняшней красавицы, а сердцу дороже.

На этом празднества в Киеве закончились. Позже большой юбилейный концерт состоялся в Петербурге. С большим успехом исполнялись артистами Мариинского оперного театра произведения юбиляра. Горячо приветствовали отца во время этого концерта Римский-Корсаков, Глазунов.

Юбилейные концерты прошли и в других городах.

А впереди уже стелились новые нехоженые дороги; звали новые думы и заботы, творческие планы.

Памятный разговор. — Гость из Стайков. — На народной основе. — Педагоги. — Любимые ученики отца.

Приближался конец 1903 года…

Отшумели юбилейные концерты во Львове, Черновицах, Киеве, Чернигове. Почему же не спится юбиляру? Ночами доносится из кабинета тяжелая поступь. Почему все чаще вижу отца углубленным в тревожные думы?

В морозный декабрьский день мы с ним навестили больного Михаила Старицкого.

— Рад я за тебя, Микола, друже коханый, — первым заговорил Михайло Петрович. — Рад видеть, как чтит тебя наша Украина.

— Что правда, то правда. Напился я за этот год и почитаний и речей хвалебных, что твоего меду дедовского. Как вспомню — стыдно перед народом. Заслужил ли я это? Сделал ли, что мог? И, главное, все труднее мне на старости одному тянуть воз. Умру я, кто продолжит начатое? Одна у меня надежда — школа. Нужна школа, прежде всего школа. Сколько талантливых людей на Украине! Без знаний они как птицы без крыльев. Помнишь Середу?

Не знаю, вспомнил ли тогда Старицкий Петра Середу, нежданного гостя нашего из села Стайки, но, право, о нем стоит рассказать. Случилось это года за три до юбилея.

— Здесь живет Микола Лысенко? — спросил какой-то незнакомый дядько, уже в летах, в поношенной, но чистой одежде, как только я открыл дверь.

Отца не было дома.

Я пригласил гостя в комнату. Тот сначала заметно волновался, но вскоре свыкся. Не прошло и часа, как я все уже знал о нем. Оказалось, гость из Ржищевского уезда Киевской губернии.

— Рисовать — большая охота. И еще музыку люблю. Играю на цимбалах, считай, с детства. А учиться не довелось. Мужик я, гречкосей. Не про нас наука. Да вот потянуло. Семью оставил. Несладко им будет, хоть добрые люди обещали помочь, — делился он своими тревогами.

Об отце он слыхал давно. А тут еще сельский учитель подзадорил.

— Грех вам, Петре, закапывать свой талант, — покажитесь Миколе Лысенко, нашему Кобзарю. Обязательно поможет.

Так и очутился Середа в нашей квартире. Скоро пришел отец, долго расспрашивал о семье, давно ли рисует, что делает вообще, чем живет. В ответ гость разложил перед отцом несколько рисунков, сделанных карандашом и углем. Из всех мне больше всего запомнился слепой лирник с поводырем. Не все было верно в композиции, рисунку не хватало простора, воздуха, как говорят профессионалы, но столько природного достоинства и силы чувствовалось в фигуре, в выражении лица старого лирника, что и неопытному глазу видно было: талант, самородок.

По просьбе отца Середа сыграл нам на цимбалах. Отцу игра его очень понравилась.

— Учиться вам надо, человече добрый. А что годы не те — не беда. Михаил Ломоносов, селянский сын, слыхали, в двадцать лет за парту сел и науку русскую именем своим украсил. А наш Тарас? Из крепостных, пастушок. Чего только на веку своем не испытал, а достиг таких вершин, что и образованнейшим панам не снилось. Такое, человече, бывает! — И мечтательно добавил: — Талантливый у нас народ. Дай ему волю, знания — удивит мир!