Остап Лысенко - Микола Лысенко

Концерты превратились для Николая Витальевича в своеобразный творческий отчет Москве, России.

Второе, вокальное отделение концерта в Москве (в первом отделении была показана драма «Назар Стодоля») — кантата, рапсодия, песни и романсы Лысенко на слова Шевченко. Москвичи, по рассказу отца, чрезвычайно искренне и тепло приветствовали его, Садовского, Нежданову. Глубоко ощущая красоту и нежность украинской мелодии, Нежданова с большим успехом пропела «Садок вишневый».

Шевченковские концерты в Москве и Курске заметно ободрили отца:

— Пусть и не на родной Украине, а все же удалось нам с помощью наших русских друзей в семье братской вспомянуть Тараса. И хорошо вспомянуть.

Кое-кому из посетителей клуба радость отца не пришлась по душе.

— Не подобает вам, украинскому Бояну, ездить в Москву. Разве не русские люди запретили чествование Кобзаря? А вы, наш батько, наша надежда, к ним, к россиянам, ездите, да еще и не нахвалитесь ими, — так, помню, «отчитывал» Николая Витальевича клубный деятель, один из воинствующих запевал националистической братии.

— Э-э, сударь, если уж начали о россиянах, то надо до конца разобраться, — стремительно, всем телом обернулся к нему отец. — Так, так, пора разобраться, какие русские запретили Шевченко и к каким русским я ездил. Кто освобождает Шевченко из неволи крепостнической? Жуковский и Брюллов — русские. Царь русский Николай ссылает Тараса в солдаты. А кто его вторично освобождает? Может, украинские панки, чиновные землячки, которые отвернулись от него, как от прокаженного? Нет, снова-таки петербургские друзья-россияне. Министр его «великомордия» запрещает чествование Шевченко, а кто поет Тарасовы песни на московской сцене? Нежданова — царица русской оперы. Так-то оно, милостивый государь! Вы, землячки, во все колокола бьете: россияне, россияне, а нет того, чтобы подумать, кто из них народу украинскому действительно враг, а кто — брат родной!

Отец так разволновался, что сразу ушел домой: сердце разболелось…

Вспоминая украинский клуб, не могу не сказать об отношении Николая Витальевича к детям.

По его инициативе для них часто проводились концертные утренники — почти всегда с участием самих детей. По предложению отца я взял на себя организацию и руководство детским хором.

Николай Витальевич занялся организацией молодежного спортивного кружка.

— В здоровом теле здоровый дух, — повторял он полюбившуюся со студенческих лет пословицу.

Клуб приобрел необходимые спортивные принадлежности. Нашелся и руководитель — врач, приятель отца, а главное, отличный знаток спорта. Молодежь после этого стала с еще большей охотой посещать клуб.

При клубе была хорошая библиотека с читальней. Словом, делалось все возможное, чтобы заинтересовать и молодежь и людей старшего поколения, разбудить в них интерес к жизни общественной.

Именно это не понравилось реакции. Задвигались, зашипели в своем змеином гнезде и монархический «Киевлянин», и «Союз русского народа», и черносотенный «Архангел Михаил».

Посыпались доносы на Украинский клуб, обвинения в сепаратизме, «мазепинстве»(?), «опасном для существующего строя». Грозовые тучи собирались, сгущались, и… ударил гром. Нашлись и причины. Проверяя клубную библиотеку, «чины» натолкнулись на заграничные газеты и книги, якобы запрещенные на территории Российской империи. Клуб по распоряжению властей был закрыт.

Настойчивые хлопоты друзей отца со временем воскресили клуб под новым многозначащим названием «Родина». Оно устраивало и властей («Родина») и членов клуба («Родына»— семья).

Клубу «Родина» — «Родына» судилась недолгая жизнь. Началась империалистическая война, и его помещение было взято под госпиталь.

Гость в Китаеве. — Письма-завещание. — О таланте. — «Фольклор — это сама жизнь». — Всем нам дорогое дело

— Не проводишь ли меня, Остап, на пристань? Жду гостя. — Узкой тропинкой спускаемся к Днепру. «Парубок», устало пыхтя и посапывая, приближается к пристани. Пассажиры, преимущественно дачники, чинно сходят на китаевский берег. Ни одного знакомого лица.

Где же гость?

Отец тоже встревожен.

— Николай Витальевич! Дорогой учитель! — слышу охрипший от волнения голос. — Не меня ли встречаете?

Молодой человек лет тридцати. Выпуклый лоб, открытое лицо. Так вот какой Филарет Колесса из Львова! Вот кого с таким нетерпением ждал отец все последние дни!

— Наконец выбрался. Еду на вашу Полтавщину. Думка у меня такая — с кобзарями походить, кое-что записать, хоть после вас вряд ли на полтавском фольклорном поле остались неубранные колоски.

— Еще найдутся колоски и для ваших внуков, — смеется отец. — А пока развяжите свою дорожную торбу да высыпите нам все львовские новости.

— Новостей много, кланяется вам пол-Львова, особо — Иван Яковлевич. Просил передать свое сердечное спасибо за «Гимн» [47] И. Я. Франко благодарил за «Вечного революционера». .

Несколько дней провел Колесса в Китаеве. Отец даже изменил своей привычке: по утрам в лес отправлялся не один, а с нашим гостем.

Возвращались к обеду. А вечером, за чаем, снова вспыхивал огонек беседы. И если бы не сестра моя, строгий страж-исполнитель медицинских предписаний отцу, огонек этот горел бы до утра.

Дело давнее, но отлично помню главную тему разговора, бог весть когда начатого Миколой Лысенко и Филаретом Колессой! Исторические корни, приемы собирания и гармонизации песни по эту и по ту сторону Збруча.

Филарет Колесса часто ссылался на какие-то письма отца.

— Я очень хотел бы опубликовать их полностью. Конечно, с вашего разрешения, Николай Витальевич, — говорил он в день отъезда.

Отец не противился, только заметил, что спешить нечего — лучше это сделать после.

От пристани мы с отцом возвращались в сумерках. Я стал расспрашивать, какие это письма собирается печатать Колесса.

— Письма? — задумчиво переспросил отец. — Да это, если хочешь, не письма, а мое завещание.

…Много лет спустя, в советском Львове я снова встретился с Филаретом Колессой, уже академиком, известным исследователем музыкального фольклора Украины. Бережно разглаживая листки, исписанные знакомым мелким бисером, Филарет Михайлович показывал мне свой, как он говорил, золотой фонд — письма Миколы Лысенко.

Содержание их к тому времени было мне уже частично известно по отрывкам, которые время от времени появлялись в различных журналах. Но только в кабинете Колессы я понял, как прав был отец, называя эти письма своим завещанием. Нигде так полно не отразились его раздумья, поиски, его глубокое понимание истоков, значения народной песни и забота о молодых собирателях и сеятелях ее.