Анна Ветлугина - Бах

Новым руководителем школы Святого Фомы стал И.М. Геснер — поклонник творчества Баха, познакомившийся с ним еще в веймарские годы. Но хорошего отношения со стороны магистрата Иоганну Себастьяну это не прибавило.

Произошло еще одно событие, сильно задевшее и без того расстроенного кантора. Среди протестантских церквей Лейпцига не одна только университетская Паолиненкирхе оказалась вне попечения музикдиректора. Существовала еще так называемая Новая церковь, имевшая своего музыкального руководителя. Так сложилось еще при Кунау. Бах ничего не мог изменить, хотя подобное положение вещей не могло его радовать.

В 1729 году музыкой там стал заведовать органист К.Г. Герлах. Факт, сам по себе не несущий ничего отрицательного, если бы не одно «но». Ополчившись на Баха, городские власти начали демонстративно поддерживать Герлаха. Удовлетворили все его просьбы и пожелания, да к тому же повысили оклад вдвое.

Судя по всему, к этому времени в травлю композитора вовлеклось множество народу. Вряд ли кому-то было особенно выгодно сместить его. Добропорядочным горожанам хотелось только осадить зарвавшегося выскочку. Они не любили Баха с самого начала, ведь он получил место в Лейпциге по причине отказа «хорошего» и «своего» Телемана.

К тому же, видимо, им казалось забавным дразнить его. Ведь в ярости он мог сдернуть с себя парик и швырнуть его в оппонента. Такие воспоминания остались у современников.

В то же время баховскую музыку не пытались «задвинуть». На трехдневном праздновании важнейшей для лютеран даты — 200-летия Аугсбургского вероисповедания (июнь 1730 года) — звучали только произведения неугодного музикдиректора.

Это подлило масла в огонь. 2 августа того же года состоялось внеочередное заседание магистрата. Темой его стало плохое поведение кантора Томасшуле.

Протокол заседания назывался: «Упущения по службе в школе Св. Фомы»:

Положение дел в школе Св. Фомы неоднократно обсуждалось, причем доныне все еще следует помнить о том, что кантор по прибытии сюда получил освобождение от преподавательских обязанностей, каковые магистр Пецольд отправлял [вместо него] довольно плохо; третий и четвертый классы — источник [успехов] всей школы, стало быть, оные должно возглавить лицо надежное, Баха же надобно приставить к одному из младших классов; вел он себя не так, как следовало бы, особенно же — отправил ученический хор в провинцию без ведома господина правящего бургомистра. Не взявши отпуска, уехал и пр. и пр., за что ему нужно сделать выговор и внушение; на сегодняшний день требуется взвесить, не поставить ли в старшие классы другое лицо; магистр Кригель, по всей видимости, хороший человек, и надо бы вынести на сей счет решение.

Господин надворный советник Ланге: Все, что высказано в порядке замечаний в адрес Баха, все это верно, и можно бы ему сделать внушение и заменить [его] магистром Кригелем.

Господин надворный советник Штегер: Кантор не только ничего не делает, но и не желает на сей счет давать объяснений, не проводит уроков пения, к чему присовокупляются и другие жалобы; в изменениях надобность есть, нужно [этому] положить конец; [Штегер] таким образом, согласен, что требуется [все] устроить иначе. Господин советник заведений Борн: присоединяется к вышезначащимся суждениям. Господин Хельцель: также. Затем решено было снизить кантору жалованье.

Господин управляющий Фалькнер: Да.

Господин управляющий Крегель: Да.

Господин уполномоченный Иоб: Да, ибо кантор неисправим.

Господин управляющий Зибер: Да.

Господин управляющий Винклер: Да.

Господин управляющий Хонан: Да.

Я: А-а.

(Протокол заседания магистрата. Лейпциг, 2.VIII. 1730 г.).

Так, вместо уважения и помощи, Бах добился позора и убытков, поскольку жалованье ему действительно урезали.

Но характер не позволил ему тихо предаваться меланхолии в своем кабинете. Композитор продолжил борьбу — написал письмо в городской совет. Оно представляет собой целый научный труд с теоретической и практической частью. Озаглавлен он следующим образом: «Краткий, но в высшей степени необходимый проект хорошего обслуживания церковной музыки вместе с беспристрастными рассуждениями об упадке сей последней».

Иоганн Себастьян старается быть беспристрастным и не переходить на личности. Старается быть сдержанным и не терять достоинства. Старается убедить сильных мира сего: сделать церковную музыку совершенной — «урегулированной», как он это называет, — не так уж трудно. Кругом масса талантливой молодежи, надо всего лишь немного поощрить их рвение материально, но им не хотят платить даже малые «бенефиции». А «кто же будет даром работать или нести службу»?

Сквозь деловой тон все более прорывается отчаяние, когда кантор пишет о «многих недостойных и к музыке вовсе непригодных» мальчиках, принятых в Томасшуле, вместо «достойных и пригодных». Он обещает церковной музыке «ухудшение и уменьшение». Надо заметить, так впоследствии и происходит.

Он пытается вызвать в чиновниках магистрата если не проблески совести, то хотя бы чувство соперничества, советуя им «съездить в Дрезден и посмотреть, какое жалованье получают там музыканты». Призывает их к «зрелому обсуждению того, может ли далее в подобных условиях существовать музыка». Обращает их внимание на невозможность развития для молодых музыкантов, которые заняты выживанием, а не совершенствованием в своей профессии.

И как же можно после этого считать Баха скандалистом, интригующим ради карьеры? Если он и пытается добиться благ, то не для себя, а для духовной музыки.

Проблема, поднятая композитором в этом письме, до боли актуальна в наши дни. Действительно, высокое искусство не может существовать без помощи извне — государства либо частного меценатства.

Некоторое время в Германии было по-другому. Лютеру удалось создать мотивацию к музыкальному совершенствованию у целого народа. Но эта уникальная ситуация, давшая благодатную почву для развития гения Баха, уже подходила к концу. Крупный город Лейпциг с развитой торговлей и промышленностью неуклонно дрейфовал в сторону капиталистических отношений.

Endzweck оказалась вовсе невыполнимой в этой стране в эту эпоху.

Совершенно звучащие музыкальные коллективы обитали лишь в замках князей и герцогов. Но придворная музыка никак не хотела совмещаться со «Страстями по Матфею» — айсбергом пронзительно возвышенной музыки, под видимой частью которого находился огромный пласт риторических фигур и других сакральных смыслов.

Компромиссный путь, которым Бах шел, работая в Кетене, — поиск Боженственного совершенства в светской музыке — не годился для миссионерства. А Бах уже почувствовал в себе это призвание. Он видел полуторатысячную толпу, внимающую его пассионам под сводами Томаскирхе. В их сердцах должен был загореться небесный огонь, но его затушили неквалифицированные исполнители. Простуженные голодные мальчики. Испитые трубачи и скрипачи, растерявшие свой талант на похоронах и свадьбах.