Ромэн Яров - Творцы и памятники

Тихая, засыпанная опавшими желтыми листьями улица заполнилась людьми. Инженеры, гости, артисты, взволнованные, не предполагавшие никогда, что аудиторией их может быть вся страна. Корреспонденты, отечественные и зарубежные. Щелкают затворы фотоаппаратов.

— Может быть, и в Америке услышат, — говорит юная аккомпаниаторша. — Там сейчас мой папа.

Черное концертное пианино выкатили во двор станции. В комнате неизбежно возникли бы искажения звука. На пианино — микрофон.

Три часа дня. Гости отходят от рояля, идут к приемникам на станции, а большинство отправляется к приемнику, стоящему неподалеку в поле, на пне. День тихий, солнечный, слабый ветерок шуршит листвой. Михаил Александрович Бонч-Бруевич подошел к микрофону. Все собравшиеся здесь будут вспоминать этот день, и самые молодые память о нем пронесут через всю жизнь. Но его ощущения не похожи ни на чьи, Это вершина: что бы ни предстояло ему еще осуществить, более значительного момента у него уже не будет. Это итог предыдущего — учебы, службы, тяжелых лет в Твери, беспрерывного напряжения всех сил в Нижнем Новгороде. У человека нет органов, передающих и воспринимающих радиоволны, но вот сейчас он как бы чувствует движение их с огромных антенн, их рывок ко всем континентам земного шара, в невообразимые дали космоса. Михаил Александрович Бонч-Бруевич — юнкер, офицер, энтузиаст, ученый, первый советский радиоинженер, помолчал в волнении, наконец решился:

— Алло! Слушайте. Говорит Центральная радиотелефонная станция. Начинаем концерт…

«…Основная особенность творческого ума Шухова, которая проходит красной нитью во всех его изобретениях, — это достижение минимума затраты энергии при максимуме результатов».

…Миновали невысокую часовенку Николаевского моста. Проезжающие крестились возле нее; некоторые, сходя с экипажей, кланялись. Извозчик свернул и покатил по набережной Васильевского острова, вдоль ряда двухэтажных домов. Стучали по булыжникам железные шины колес, поскрипывали рессоры. На Неве стояли суда — с трубами и свернутыми парусами. Вдоль берега тянулись дебаркадеры, низенькие деревянные домики с окнами у самой земли и спасательными кругами на стенах. Чугунные тумбы отделяли тротуар от пологого спуска к воде. Громыхая, снизу поднимались телеги; мужик в красной жилетке и выпущенной белой рубахе монотонными движениями черпал ведром воду, выливал в бочку.

— Вот, барин, — сказал извозчик, — угол набережной и Седьмой линии.

Молодой человек, сошедший с пролетки, был в инженерной форме — совсем еще новой, не обмявшейся. По тому, как он поглядывал то на рукава, то на брюки, видно было, что носит ее всего несколько дней. Он нашел нужный дом и дверь, постучал. Слуга со строгим лицом возник на пороге.

— Господин действительный статский советник изволит принимать по субботам с двух до четырех часов пополудни.

— Доложите ему, что инженер-механик Шухов срочно просит.

Слуга ушел в глубину большой квартиры, вернулся:

— Пожалуйте…

Навстречу, прихрамывая, размахивая руками, шел человек, которого Шухов до этого видел всего лишь несколько раз в стенах Московского технического училища. Студенты перешептывались за его спиной.

— Чебышев…

— Великий математик…

— Почетный член педагогического совета…

— Академик Петербургской и Парижской академий наук…

— Французы с большим разбором принимают в свою академию иностранцев. Всего восемь таких. Чебышев среди них…

Чебышева сопровождал обычно директор училища Виктор Карлович Делла-Вос. Казалось, невероятно огромная дистанция отделяет всемирно известного ученого от скромного студента. И вдруг…

Шухов сел, осмотрелся. Небогато. На гладком письменном столе два односвечовых подсвечника, бронзовое пресс-папье в виде коня. Несколько стульев с прямыми ножками, деревянными, с плавным изгибом спинками и бело-зеленой полосатой обивкой. Роскошью и не пахнет. О Чебышеве говорят, что он на личные нужды деньги тратит неохотно, зато на модели не жалеет. И верно, под стеклом вдоль стен — паровозики, мельницы, кораблики и множество механизмов. Все это блестит в ясном свете майского петербургского утра.

— Обычно посетители приходят, чтобы изложить свою просьбу, — начал смущенно Шухов. — Но у меня никакой просьбы. Виктор Карлович, узнав, что я еду в Петербург, сказал, чтоб я воспользовался случаем и зашел к вам. Вы хотели говорить со мной.

— Он предупредил, о чем?

— Нет.

Чебышев сел по другую сторону стола и, подперев подбородок кулаком, ероша седые бакенбарды, стал внимательно разглядывать Шухова. Тот опустил глаза, юношеское, с нерезкими еще чертами лицо покрылось краской.

— Так, — сказал Чебышев. — Судя по недавно надетой форме, курс вашего обучения закончен. Чем намереваетесь заняться, господин инженер-механик?

Шухов вынул из кармана бумагу, протянул собеседнику.

Чебышев развернул глянцевитый лист, глаза его быстро побежали по строчкам, выписанным черной тушью.

«Мая 8 дня 1876.

Господину инженер-механику Императорского технического училища Владимиру Шухову.

В настоящем мае месяце отправляются в командировку в Америку профессора: Ф.Е. Орлов, П.П. Панаев, А.И. Эшлиман, инженер-механики В.А. Малышев и Д.И. Советкин для изучения Филадельфийской выставки и ознакомления с более известными заводами, фабриками и искусственными сооружениями…

С целью содействия означенным лицам по собиранию научных материалов для отчетов, а равно для составления по их указаниям чертежей интересных в техническом и чисто научном отношениях предметов я вошел с ходатайством о прикомандировании… трех техников, окончивших с успехом курс в Императорском техническом училище… в полной уверенности, что означенная поездка молодых людей принесет как им самим, так и училищу несомненную пользу. В заседании педагогического совета, состоявшегося 30 истекшего апреля, Вы избраны в число обозначенных трех лиц, а посему, считая для себя приятным долгом сообщить Вам об этом, покорно прошу письменного ответа в возможной скорости о том, желаете ли Вы воспользоваться предоставленным Вам правом.

Д и р е к т о р».

— И как же, — Чебышев вернул юноше бумагу, — желаете ли вы воспользоваться?

— Я сначала колебался, — произнес ШухоЕ. — Уезжать на год, знаете ли, нелегко. Но Виктор Карлович сказал мне, что никогда бы он не то что директором училища не стал, а просто сколько-нибудь сносным инженером, если бы в молодости не проработал на одном из французских заводов целый год простым рабочим. И вот я еду в Филадельфию. Товарищи мои прямо из Москвы отправятся в Варшаву, в канцелярии генерал-губернатора получат деньги и заграничные паспорта. А у меня в Петербурге родители, я заехал попрощаться с ними. Затем тоже еду в Варшаву, и оттуда все вместе в Гамбург, на корабль.