Сергей Голубов - Бестужев-Марлинский

Вошел слуга Якубовича и доложил о ком-то. Бестужев с Рылеевым простились и вышли.

Что делать? Как остановить его?

Бестужев считал, что надо остановить всеми средствами и для этого пытаться уговорить. Рылеев кинулся объезжать Оболенского, Никиту Муравьева и других, чтобы оповестить всех о неожиданной угрозе. Все были одного мнения: Якубовича необходимо посадить на цепь.

На следующий день Бестужев и Рылеев снова были на Гороховой, с ними пошел и Одоевский. Капитан выглядел грустным и мрачным, ходил по комнатам широкими шагами и говорил, что раны на теле и пуля в голове сулят ему близкий конец и что одно у него впереди — показать миру, чего заслуживают цари, не умеющие быть благодарными.

Вспомнив о царе, он заскрипел зубами и вскрикнул, яростно хватаясь за саблю:

— Ах, жаль мне, что могу убить его только однажды!

Рылеев сказал взволнованным голосом:

— Но вы тем лишь обесславите себя, капитан!

Якубович как будто ждал возражения.

— Решено! — ревел он, швыряя свое громадное тело в разные углы комнаты. — Решено! Я восемь лет носил в груди и лелеял это намерение. Я убью его на параде, при всех, увидите! Я буду в черном платье и на черном коне, как черкес-наездник… Разовью знамя свободы, а то истреблюсь сам. Мне наскучила жизнь…

Прошло не менее двух часов бешеных криков и робких убеждений. Наконец Рылеев вскочил, взял шляпу и, не прощаясь, вышел. Бестужев и Одоевский — за ним. Они остановились у ворот в тесном кружке.

— Он сумасшедший болтун, — сказал Одоевский.

— Нет, — возразил Рылеев, — он — опасный человек, враг общества и родины. Я решился на все, господа. Его завтра же вышлют из Петербурга…

И он быстро пошел к Невскому. Ветер дул ему в лицо. Рылеев придерживал шляпу рукой и наклонялся вперед всем корпусом. Фигура его несла в своих хрупких чертах ожесточение и смелость.

Рано утром Бестужев с Одоевским были у Рылеева. Они обдумали за ночь положение, и Бестужев сказал Кондратию Федоровичу, еще лежавшему в постели:

— Рылеев, на что ты решаешься? Подумай, любезный. Ты опозоришь себя. Уж чем доносить на него, лучше взять другие меры. Например, лучше драться нам всем по очереди с Якубовичем.

Рылеев покачал головой.

— Я не хочу губить его. Сегодня я попытаюсь еще раз его остановить, но в случае неудачи готов на все. Хотя бы отложил он покушение свое на время.

После чая отправились на Гороховую. Якубович собирался уходить, был уже в шляпе и с перчатками в руках.

— Еду в клинику, — сказал он весело, — будут резать и жечь.

Потом, будто сообразив что-то, скороговоркой добавил:

— Боюсь, что вышлют меня из столицы и не удастся мне видеть «его».

Рылеев выступил вперед.

— Якубович! Хочешь, я встану перед тобой на колени и на коленях буду просить тебя отложить это дело на месяц или два? Хочешь? А то или сам я убью тебя, или донесу правительству нынче же.

И он поднял руку вверх, как это делают при присяге.

Якубович посмотрел на бронзовые часы в углу, надел перчатку и усмехнулся.

— Вы все об этом… Хорошо, я согласен, господа! Для Бестужева согласен, ибо он старый из всех приятель мой…

Он произнес это без всякой аффектации, легкомысленно насвистывая модный марш из «Оберона».

Среди этих удивительных приключений, доставивших Рылееву немало бессонных ночей, Бестужев находил время работать, забывая и об Якубовиче и об обществе. В это самое время он писал Пушкину в Михайловское, что весь погружен в английскую литературу. С увлечением читая Байрона в подлиннике и возмущаясь его русскими подражателями, Бестужев вместе с тем трудился над небольшой исторической повестью из ливонской жизни под названием «Кровь за кровь». Год подходил к середине. Поездка в Москву, запутанные дела тайного общества, служба, наконец сложные любовные дела — все вело к тому, что «Полярную звезду» на 1826 год составить не удастся. Бестужев, однако, не хотел вовсе отказаться от мысли выпустить альманах. Ему пришла в голову идея ограничиться изданием маленькой «Полярной звезды» и назвать ее «Звездочкой». Так как это было лучше, чем ничего, Рылеев согласился с охотой. «Кровь за кровь» Бестужев писал именно для «Звездочки». Это был рассказ о свирепом бароне, мучителе собственных крестьян, который вздумал отнять у племянника невесту и жениться на ней. Племянник мстит старику смертью, а брат убитого барона смертью отмщает молодому и несчастному Регинальду. Опять множество интересных бытовых подробностей, характеры смелые и доведенные до крайних черт выражения, язык яркий и живописный; опять все это бесконечно далеко от действительности настоящего, уводит из нее прочь и, не смотря на это, переплетается с настоящим основной мыслью: преступления не проходят даром решительно никому, и гибель от руки мстителя грозит нарушителю законов человечности независимо от того, кто он.

Мысль как нравоучение очень полезная. Но как мало общего в этой лояльнейшей морали с тем кипятком реальных интересов, который окружал Бестужева! Одно из двух: или порывы воображения отрывали его творчество от впечатлений практической жизни, и он не в силах был совладать с игрой своих необузданных фантазий, или, наоборот, он сознательно стремился уйти сам и увести своих читателей от действительности, в которой не находил никакого удовлетворения.

Тайное общество не подсказало ему мотивов творчества и не раскрыло реальных характеров. Один только характер из всех, с которыми он встретился в обществе, будет им разрабатываться впоследствии: это характер Якубовича. Но образ кавказского капитана шагал тогда по России в тысяче знакомых лиц. Так или иначе, в Бестужеве, несомненно, было нечто, мешавшее ему, романтическому писателю, смело перейти на реалистический путь.

12 августа герцог уехал смотреть дороги. Велел было и Бестужеву собираться и, когда тот явился через полчаса, рассмеялся, потер шишку и сказал милостиво:

— Так и надобно быть военному. Впрочем, останьтесь в Петербурге. Я велю вам приехать к себе позже.

Этим он приковал Бестужева к Петербургу, но зато снял с него цепи дежурств. Александр Александрович, которому теперь не надо было ждать герцогских вызовов в любой час дня или ночи, переехал жить к Булгарину на дачу — сытные булгаринские обеды, лень, долгий сон утром и после обеда, Ленхен, нежная, пышная, белая, — словом, жизнь у Булгарина была похожа на готтентотский рай — так по крайней мере находил сам Бестужев.

Каховский часто бывал у Вильгельма Кюхельбекера, которого приютил Греч. Дерзким своим видом и мрачностью Каховский наводил Николая Ивановича на нехорошие мысли. Однажды к Гречу зашел Мишель Бестужев и встретился в дверях с выходившим Каховским. Они раскланялись и разошлись, не сказав друг другу ни слова. Но самая эта разобщенность Каховского и Мишеля показалась подозрительной Гречу.