Жаклин Паскарль - Когда я была принцессой, или Четырнадцатилетняя война за детей

Туризм и гуманитарная помощь были основными экономическими факторами жизни города. Поскольку в Кении было относительно спокойно, большинство благотворительных организаций, начиная от различных представительств ООН до небольших учреждений, разместили свои представительства именно здесь. Найроби часто выступал в роли отправного пункта для конвоев с гуманитарной помощью, направлявшихся в Восточную Африку. Там я познакомилась с настоящими ветеранами благотворительности, которые занимались всем – от управления машинами с жизненно важными продуктами питания во время голода в Эфиопии до дерзкого проникновения в Руанду, чтобы спасти осиротевших детей от геноцида и организовать эвакуацию, и выхаживания раненных в кровавых партизанских войнах. Аристократизм и изысканность голливудских представлений об Африке, проявившихся в таких фильмах, как «Из Африки», не имеют ничего общего с настоящей жизнью города, экономика которого целиком зависит от гуманитарной помощи и туризма. Но этот город дорог мне тем, что там я стала опекуном Расоа. В течение нескольких лет я отправляла деньги для нее, и во время первой поездки в Кению мне удалось немного отклониться от курса, чтобы наконец с ней познакомиться.

Перед тем как отправиться на восток, в земли масаи, я должна была доставить груз в ее детский дом, в трущобах Киберы. Расоа исполнилось четыре года, и она превратилась в проказливого ребенка с огромными карими глазами, кривоватой ухмылкой, которая не скрывала восхищения моими длинными волосами. Она была из племени кикуйу, говорила на суахили и знала пару английских слов.

В день нашей второй встречи Расоа бросилась ко мне, перебирая крепенькими ножками, и вдруг замерла, не дойдя совсем немного, ожидая, подзову ли я ее поближе. Я позвала, и она застеснялась, но все-таки подошла и взяла меня за руку. Я была счастлива увидеть ее снова после почти года разлуки и с удовольствием обняла.

Центр Мукуру, в котором живет Расоа, сочетает в себе детский дом, школу и реабилитационный центр. В Мукуру и районах вокруг него люди живут в самых ужасающих условиях, самой отчаянной нищете, какую мне доводилось видеть в мире. Там нет водопровода, канализации и электричества, люди живут в хибарах. Козы дерутся с детьми за объедки из мусорных куч, а перед их жилищами текут нечистоты. Детям негде получить медицинскую помощь, поэтому они часто погибают от малярии, бронхита и кори.

Когда я приехала, оказалось, что сарай, где хранили провизию, был почти пуст и поставок не ожидалось ближайшие две недели. Директор центра Мария рассказала, что чаще всего лишь ста двадцати детям из двухсот, проживающих здесь, удавалось получить по одной тарелке каши в день. Я не представляю, как именно Мария выбирала, когда и какого ребенка кормить.

Организация библиотеки в центре Мукуру действительно будет очень полезна для образования детей, но им была нужна еда, и я на собственные деньги накупила маиса и сушеных бобов, чтобы наполнить хранилище. Мысль о том, что Аддин и Шахира могли голодать, а мне пришлось бы выбирать, кого из них накормить, повергала меня в ужас.

Я провела два дня с Расоа и другими детьми в песнях, играх, рисуя следы разных животных, рассказывая им сказки и, конечно, читая книги. Я сидела на капоте джипа, а меня окружали дети, ахая и охая, когда я переворачивала страницы книги и на разные голоса разыгрывала описанные там истории или имитировала крики животных, чтобы оживить иллюстрации. Кто-то из детей вспомнил, как я в прошлый приезд изображала крик кукабарры, а в этот раз я привезла с собой кукол, надевавшихся на руку и изображавших живущих в Австралии птиц и животных, и фотографии австралийских пейзажей.

Трясясь по знакомой уже дороге в Энгконганарок, я не могла сдержать радости. Вот уже можно различить силуэт Килиманджаро, и издалека доносятся крики слонов. Мы были близко. Жители Энгконганарок знали, что я вернусь, но не знали когда. Все тревоги о том, что меня могут не вспомнить, исчезли в ту же секунду, как я спрыгнула с подножки автомобиля. Меня тут же окружили со смехом и объятиями и увлекли на место центрального загона для церемонии ритуального приветствия.

Мы пели и танцевали до тех пор, пока солнце не село на плечо Килиманджаро. Я осмотрела детей, которые родились за время моего отсутствия, и поиграла с теми, кого помнила с предыдущего визита. Когда стемнело, мы уселись возле костра. Голова Наипанти лежала у меня на коленях, и, опираясь спиной о спину ее матери, я слушала простые, пошловатые, но сногсшибательно смешные шутки старейших женщин племени. Там было что-то об обезьянах, холодных тестикулах и попытках стянуть пищу. Ярко светила луна, а воздух наполняли ароматы жарящейся козлятины и горящего дерева.

На следующий день переговоры велись за чашкой напитка из все еще теплой коровьей крови и молока. Я знала о том, что этот деликатес приберегался для самых почетных гостей или смертельно больных членов племени. Я не имела права колебаться, чтобы не нарушить этикета, поэтому взяла в руки чашу и выпила напиток залпом. У «эликсира жизни» был тепловатый металлический привкус, а послевкусие напомнило о моих детских попытках подоить корову. Я старательно гнала от себя мысль о том, что могу заразиться туберкулезом. Потом вдруг осознала, что окружена одними мужчинами, и задумалась о том, что могло стать этому причиной.

Потом Монго, его друг Капито и Даниэль, глава деревни, попросили меня следовать за ними в центральный загон. Там все стало ясно. Воины деревни перед всеми ее членами объявили меня почетным мужем и вручили мне связанный вручную пояс, который по традиции могли носить только мужчины. С широкой улыбкой Монго пояснил мне решение Даниэля: несмотря на то что я была мала ростом и улыбалась как женщина, ходила я высоко держа голову, то есть как мужчина. Это был лучший комплимент в моей жизни.

Самой большой наградой для меня стала возможность видеть своими глазами, как дети впервые видят книги. Они собирались группками, переговаривались и заглядывали друг другу через плечо, блестя глазами от любопытства. Спустя пятнадцать минут каждый ребенок отходил от группки, неся с собой книгу, потом садился на землю, начинал водить по странице пальцем и старательно читать. Как будто годы заучивания наизусть внезапно сложились в искру понимания и чтение настоящей книги перестало быть для них лишь мечтой.

Мне довелось пережить массу неприятных, смешных и трогательных моментов, благодаря которым я научилась держать удар, отвечая на него пожиманием плеч и быстро усвоенной шуткой: это Африка.

Однажды мне пришлось совершать аварийную посадку на удаленном заброшенном аэродроме на борту крохотного «Пайпер Чероки», за штурвалом которого сидел мой хороший друг, южноафриканский кинематографист Хэрмон Кьюсак. Дело было во время сильнейшего шторма. Я помню, как отреагировала Джой, моя помощница и спутница в долгом путешествии, увидев огромных жаб в душевом закутке нашего простого жилища в Неймлоке, Кения. А потом Джой подцепила вшей, не убрав волосы в прическу, когда раздавала книги в одном из детских домов. Жалобами на неудачи в Африке ничего не поправишь. Там ты должен трудиться, используя все, что у тебя под рукой, и придерживая крики и в озлоблении сжатые кулаки до настоящих катастроф, с кровопролитиями и воровством.