Илья Дубинский-Мухадзе - Ной Буачидзе

— Вот и чудесно! — воскликнул Ной. — От имени народной власти я говорю вам спасибо, русские офицеры. К вам сейчас же приедет комиссар по военным делам товарищ Бутырин.

День начинался радостно. В приподнятом настроении Ной зашагал дальше. Через несколько минут он уже звонил из своего кабинета Бутырину, связался по телефону с редактором газеты «Народная власть» Георгием Ильиным.

Совсем еще молодого, коротко остриженного на гимназический лад, улыбчивого Георгия с легкой руки Кирова во Владикавказе называли «ходячей энциклопедией». По хорошей журналистской привычке Ильин всегда был в курсе событий. Но сейчас, к немалому удовольствию Ноя, редактор вынужден был признаться, что об аэроплане, перелетевшем через Главный Кавказский хребет, он слышит впервые. Впрочем, Георгий тут же нашелся и добавил: в завтрашнем номере дает триста строк репортажа и фотографии летчиков.

Посмеялись. Затем Буачидзе серьезно попросил:

— Георгий Николаевич, надо, не откладывая, лучше всего в завтрашнем номере и обязательно на видном месте, дать сообщение о том, что Чрезвычайная Комиссия заключила рассмотрение дела Беленковича. Честнейший революционер, смелый и дисциплинированный человек, он снова поставлен во главе отряда, прибывшего с ним из Ростова. Хорошо, что газета не побоялась в самый острый момент напечатать письмо группы красноармейцев его отряда. Это очень помогло!

Содержание этого письма Буачидзе хорошо помнил, не раз перечитывал в дни тяжелых раздумий по поводу судьбы человека, встречи и разговора с которым он, Ной, намеренно избежал.

— Пусть лучше разберется Чрезвычайная Комиссия в Екатеринодаре, — только и сказал тогда Ной.

Меж тем каждое слово письма заставляло больно сжиматься сердце:

«Товарищи читатели, нам мучительно слышать, что мы — изменники делу обороны Революции. Среди нас много революционеров, насчитывающих за собой несколько лет каторги или тюрьмы. Сам Беленкович — бедный белорусский крестьянин по происхождению — не мартовский социалист. Он инвалид империалистической войны, был приговорен при Николае к смертной казни.

Мы не дети революции, а ее творцы. Но гнусная, кошмарная провокация шла за нами по пятам и забегала вперед. Все время — от станции Кавказская до станции Беслан — нас встречали, думая, что едут гайдамаки или кадеты, германцы или даже бандиты. Невдалеке от станции Минеральные Воды Беленкович получил распоряжение Совета Народных Комиссаров Терской республики сдать оружие. Мы сложили его без всяких эксцессов, без единого слова ропота, хотя оружие это было освящено в боях против буржуазии, гайдамаков, германцев.

Дело теперь в Чрезвычайной Комиссии, и, всегда доверяя ей, мы будем ждать справедливого и беспристрастного товарищеского решения. Верим, что наш командир Беленкович еще поведет нас в бой за дело Революции» (подписи 37 человек).

Беленкович был начальником штаба резерва Южного фронта. По приказу чрезвычайного комиссара Орджоникидзе этот штаб занимался формированием новых частей для отправки на фронт, а также разоружением отрядов, потерявших боеспособность, вел борьбу с дезертирами, грабителями.

Из Ростова штаб и приданный ему отряд ушли за несколько часов до взятия города немцами. Пробиться на Царицын эшелоны Беленковича уже не смогли, пути были перерезаны. Оставалось двигаться дальше по Терской линии Владикавказской железной дороги.

Приближение неизвестных эшелонов со стороны Дона, где уже хозяйничали войска кайзера Вильгельма, вызвало опасение. Тревога еще более усилилась, когда на запрос народного комиссара внутренних дел Юрия Фигатнера по железнодорожному телеграфу ответила, что «эшелоны идут усмирять восстание в Чечне и Ингушетии и помочь советской власти в борьбе с горцами».

На станции Минеральные Воды представители Совнаркома Юрий Фигатнер, Асланбек Шерипов и Яков Сидоров заявили Беленковичу, что в Чечне и Ингушетии, как и всюду в Терской республике, мир и спокойствие. Сохранение мира и укрепление советской власти требуют, чтобы эшелоны были разоружены. Фигатнер откровенно добавил:

— Мы уже научены горьким опытом только что ликвидированного мятежа Нижевясова, так что не обижайтесь… Свою преданность советской власти докажите немедленным исполнением наших условий.

Беленкович ответил, что как раз он первым докладывал чрезвычайному комиссару Орджоникидзе о ненадежности Нижевясова, и поэтому не нужно ставить на одну доску людей, не сумевших по обстоятельствам, от них не зависящим, выполнить приказ и попавших в ложное положение, с авантюристами и мародерами.

— Спорить бесполезно, — повторил Фигатнер.

— Вот приказ о сдаче оружия и всех ценностей, вывезенных нами из Ростова, — минуту спустя твердо сказал Беленкович. — Я прошу дать мне возможность встретиться, поговорить с Буачидзе. Он должен понять!

…Возможно, что Буачидзе встретился бы с Беленковичем и поверил бы, что тот действительно был не в состоянии выполнить приказ Орджоникидзе направиться в Царицын. Но… Ной боялся быть необъективным. Мягкий, кристально чистый, органически не терпящий малейшей лжи, Ной мучительно переживал несколько случаев, когда он, поверив честному слову, возвратил свободу политическим врагам, и те немедленно принялись снова вредить революции.

«Впредь я буду непримиримым», — сказал себе Ной и велел направить Беленковича под конвоем в Екатеринодар— в Кубанскую чрезвычайную комиссию. Теперь, когда все счастливо окончилось, Ной строго выговаривал себе: «Надо уметь видеть, что за человек перед тобой. Неспроста Владимир Ильич в каждом разговоре по прямому проводу требует: «Учитесь, товарищ Ной, управлять. Это архиважно!»

Ной вздохнул. Время было начинать прием. Одной из первых в кабинет вошла уже немолодая женщина. Увидев Ноя, остановилась, всплеснула руками:

— Батюшки, неужели это вы?

Ной поспешил обнять владелицу квартиры, где он жил в 1906 году, Любовь Владимировну Осипову.

— Почему же вы опять к нам не пришли, или теперь свою квартиру имеете?

Несложное дело Осиповой было благополучно разрешено, и Ной пошел проводить ее до крыльца. Навстречу спешил Яков Бутырин [41], красный, взволнованный. Новый, еще совсем не обношенный военный костюм висел как-то особенно неуклюже на сутулой спине военного комиссара. На левом стеклышке очков в железной оправе — они служили Якову Петровичу еще в ссылке — разбежались мелкие трещинки.

— В Апшеронские казармы проникли две сотни неизвестно откуда появившихся казаков! — издали крикнул Бутырин. — Они подбивают красноармейцев взять пушки, идти совместно на ингушей.

— Едем туда скорей! — тотчас же решил Ной.

Они сели в автомобиль и поехали на Тифлисскую улицу, в казармы. Навстречу попался открытый автомобиль английской военной миссии, обосновавшейся в старинном особняке на тихой улице Лорис-Меликова. Толстый полковник Пайк приложил руку к фуражке. Когда машина Ноя удалилась, Пайк весело подмигнул своему спутнику — они только что побывали в казармах. Пайк дал строгий приказ покончить, наконец, с Буачидзе.