Софья Толстая - Мой муж Лев Толстой

Вечером получила от Льва Николаевича письмо: он просит прощенья за свою якобы невольную жестокость, за недоразумение, за свое утомление и другие разные причины, почему он не поехал и так меня измучил. Потом он и сам приехал… У меня невралгия правого виска, у меня болит вся внутренность, и не спала всю ночь, все во мне застыло, оцепенело как-то. Ни злобы, ни радости, ни любви, ни энергии жизни – ничего нет. Все хочется плакать, и жаль мне даже своей свободы, своего здоровья и своих друзей, которых теперь если и придется видать, то не так, как когда я одна и когда они мне всецело принадлежат. Один день страданий убил во мне все!

Стараюсь исполнять свой долг. Буду ухаживать за Л.Н., буду ему переписывать, буду служить его плотской любви, – в другую я уж не верю, а эта – вот-вот и ей конец. И что тогда?!!! Терпенье, вера, добрые люди.

Жажда любви, получения ежеминутных её подтверждений. Л.Н. будто бы даже принимает эти правила, объясняется. Казалось бы, «заискивающий» подразумевает смирение, но это больше похоже на способ манипулирования.

Вчера пролежала больная весь день. Не вынес организм неприятностей. Все перевернулось внутри: желчь поднялась, желудок расстроился, висок невралгией болел, тошнота. Так день из жизни вон.

Сегодня с утра ездила на похороны Саши Сафоновой. Бедная пятнадцатилетняя девочка, талантливая, горячая – умерла в страшных страданиях через три дня после умершей сестры, тоже девочки на семнадцатом году. На мать мучительно было смотреть. Осталось еще шестеро детей, но эти были старшие.

Дома уныло. Л.Н. недоброжелателен, своя жизнь с детьми, занятиями, музыкой, моими друзьями – вся остановилась; при жизни же Л.Н., кроме тупой переписки и тяжелого, гнетущего весь дом настроения, ничего пока нет.

Все то же уныние, даже дети – внуки не развлекают. Заболел Миша – инфлуенция; но все страшно после Сафоновых девочек, и в докторов совсем перестаешь верить, их было так много там. – Приехал от Сережи духобор спрашивать совета у Л.Н., не ехать ли партии духоборов вместо Канады в Канзас, откуда прислан человек их звать туда. Л.Н. отсоветовал менять намерение и ехать все-таки в Канаду.

Был неприятный разговор: Соне (невестке) хотелось музыку хорошую послушать. Я предложила позвать Лавровскую. Гольденвейзера, Танеева и устроить дома музыкальный вечер. Мы с Соней робко сказали Льву Николаевичу, что нам музыки хочется. Он сделал сердитое лицо, сказал: «Ну, так я уйду из дому». Я говорю: «Сохрани Бог тебя так изгонять, лучше не надо и музыки». Он говорит: «Нет, это еще хуже, точно я мешаю». Слово за слово, вышло очень тяжело, но о музыке, конечно, и думать нечего.

Любовь понятие, как и счастье, сложное, но однозначно должна отличаться положительным для своего объекта, в противном случае это сильное чувство, но не обязательно любовь. Терзания же, которые создает в душе Л.Н. Софья, не любовь, это нездоровые капризы чрезмерные. Это последствие несоответствия Анимуса и реального мужчины Софьи. Он будто бы пытается переделать его. И слезы её вовсе не страдания, а способ влияния.

Ездили с Соней, Сашей и внуками в театр: «Майская ночь» Римского-Корсакова. Не выдержан характер музыки: то лиризм, то речитативы, то русский или, вернее, малороссийский трепак, и ничто ничем не связано, и мало красивых мелодий. То, что интересует в новой музыке, сложность гармонии, как у Танеева, – этого нет, а что восхищает – богатство мелодий, тоже нет. В общем было скучно. Да и пустота в голове, не выздоровела еще я от душевного потрясения.

Отношения с Л.Н. стали лучше, но я уж не верю в их чистоту и прочность. Переписываю следующие главы «Воскресения». Глаза болят, досугу совсем нет, а я все переписываю.

Ездила в банк с Андрюшей, передала ему все его дела и деньги. Подарила ему шубу, 2000 р. денег и заказала дюжину серебра для его невесты. – За все мои хлопоты и подарки не только он мне спасибо не сказал, но вид имел недовольный.

Переписывала весь день. Вечер – квартетный концерт. Прелестно квартет Шумана. Слепота, жутко.

Пригласила Лавровскую петь, Танеева играть и близких друзей слушать: Раевскую, Колокольцовых, дядю Костю, брата с женой, Масловых и пр. Играл С.И. прелестно, аккомпанировал тоже. Лавровская пела много и хорошо. Было бы очень приятно, даже весело, если б не чувствовался в Льве Николаевиче злобный протест всему задуманному мною развлечению.

Писала, переписывая Льву Николаевичу, 7 часов, не сходя с места; отвечала на его письма. Голова закружилась. Приехал H.H. Ге. Лев Николаевич не весел и не приятен. Жалуется на боль в пояснице. Миша огорчает: все вечера и ночи пропадает по балам, день до трех спит, в лицее не был.

Весь день с артельщиком счеты и контроль книжной продажи. В пять – с Сашей крестили мальчика Ден с волосиками густыми. Потом посетители, баня. Вечером Л.Н. нам читал вслух Jerome’a, перевод – плохо. Полная оттепель.

Опять с утра счеты с артельщиком. Привела в большой порядок все практические дела, ответила на письма, все книги счетные учла. Приехала Варя Нагорнова, я ей очень рада; Н.Н. Ге тут, добрый, умный неудачник. Опять Л.Н. читал нам Джером-Джерома вслух и так хохотал сам, как я давно не видала его смеющимся.

Приехали с вечера в театре Корша, который должен был считаться вечером чествования семидесятилетия Толстого. Жалкий, неудачный вечер! Плохое пение, плохое чтение, плохая музыка, и отвратительные живые картины, в которых ни правды, ни красоты, ни художества – ничего. Почему-то делали страшные овации Михайловскому; потом начали кричать Толстого, потом послать телеграмму… Все это пошло, казенно, настоящего крика сердца толпы не чувствовалось. А сам Л.Н. уехал сегодня один в Ясную Поляну с почтовым поездом. Утром он занимался, потом в час поел овсяный суп, попил кофе и уехал, прося только H.H. Ге проводить его. Он заезжал на Мясницкую по просьбе Трубецкого, чтоб мастер из Италии, бронзовщик, мог бы поправить по натуре кое-что в бюсте Льва Николаевича.

Была утром на репетиции симфонического, а вечером прослушала опять весь концерт, кроме симфонии Бородина.

Приехали Илюша и Андрюша. Андрюша огорченный такой. Летом на Кавказе он легкомысленно сделал княжне Гурьели предложение, а потом письменно отказался от него. Княжна эта стрелялась, теперь ее родные заступились за нее, и Андрюша боится дуэли или убийства. Все только горе с ними! Миша уехал в Орел и оттуда к Илье и в Ясную.

Княжна эта умерла [6].

Узнала, что участвующие во вчерашнем так называемом Толстовском вечере и Илья сын с ними поехали в Эрмитаж ужинать, т. е. пьянствовать – и это чтят Толстого! Безобразие возмутительное!