Герберт Уэллс - Ленин. Вождь мировой революции (сборник)

Армия за армией, флот за флотом слали в Петроград депутации, «радостно приветствуя новое народное правительство».

Однажды я увидел против Смольного обтрепанный полк, только что вернувшийся из окопов. Солдаты выстроились перед большими воротами, исхудалые, с землистыми лицами, и смотрели на Смольный так, как будто бы ожидали увидеть в нем самого господа бога. Некоторые со смехом поглядывали на все еще красовавшихся над входом императорских орлов. В это время к Смольному подошел отряд красногвардейцев сменять караул. Все солдаты с большим любопытством повернулись поглядеть на них, потому что они много слышали о красногвардейцах, но никогда их не видали. Они добродушно посмеивались, выходили из рядов и хлопали красногвардейцев по плечу с полунасмешливыми, полувосторженными замечаниями…

Временного правительства уже не было. 15 (2) ноября священники всех петроградских церквей перестали поминать его на ектеньях. Но, как сказал во ВЦИК сам Ленин, «завоевание власти только еще начиналось». Лишенные оружия, оппозиционные силы, все еще державшие в своих руках экономическую жизнь страны, принялись за организацию хозяйственного разгрома и со всей способностью к совместным действиям, свойственной русскому народу, старались мешать Советам в их работе, разваливать и дискредитировать их.

Забастовка государственных служащих была хорошо организована и финансировалась банками и коммерческими предприятиями. Всякая попытка большевиков взять в свои руки правительственный аппарат встречала сопротивление.

Троцкий явился в министерство иностранных дел. Чиновники отказались признавать его и заперлись в своих помещениях, а когда двери были взломаны, они все подали в отставку. Он потребовал ключи от архивов, ключи были выданы ему только после того, как вызванные им рабочие явились взламывать замки. Тогда оказалось, что бывший товарищ министра иностранных дел Нератов скрылся и унес с собой тайные договоры…

Шляпников пытался овладеть министерством труда. Стояла жестокая стужа, а в министерстве некому было затопить печи. Служащих было несколько сот, но ни один из них не захотел показать Шляпникову, где находится кабинет министра…

Александра Коллонтай, назначенная 13 ноября (31 октября) комиссаром социального обеспечения, была в министерстве встречена забастовкой; на работу вышло всего сорок служащих. Это сейчас же крайне тяжело отразилось на всей бедноте крупных городских центров и на лицах, содержавшихся в приютах и благотворительных учреждениях, – все они попали в безвыходное положение. Здание министерства осаждалось делегациями голодающих калек и сирот с бледными, истощенными лицами. Расстроенная до слез Коллонтай велела арестовать забастовщиков и не выпустила их, пока они не отдали ключей от учреждения и сейфа. Но когда она получила эти ключи, то выяснилось, что ее предшественница, графиня Панина, скрылась со всеми фондами. Графиня отказалась сдавать их кому бы то ни было, кроме Учредительного собрания.

То же самое творилось в министерстве земледелия, в министерстве продовольствия, в министерстве финансов. Чиновники, которым было приказано выйти на работу под страхом лишения места и права на пенсию, либо продолжали бастовать, либо возобновляли работу только для того, чтобы саботировать. Так как почти вся интеллигенция была против большевиков, то набирать новые штаты Советскому правительству было не из кого.

Частные банки упрямо не желали открываться, но спекулянты отлично обделывали в них свои дела с заднего крыльца. Когда появлялись большевистские комиссары, служащие уходили, причем прятали книги и уносили с собой фонды. Бастовали и все чиновники Государственного банка, кроме служащих в подвалах и в экспедиции заготовления государственных бумаг, которые отвечали отказами на все требования Смольного и при этом частным образом выдавали большие суммы Комитету спасения и городской Думе.

В банк два раза являлся комиссар с ротой красногвардейцев и официально требовал выдачи крупных сумм на нужды правительства. В первый раз его встретили члены Думы, а также меньшевистские и эсеровские вожди. Их было так много и они так серьезно говорили о возможных последствиях насильственных действий, что комиссар оказался устрашенным. Во второй раз он явился с официальным мандатом и прочитал его вслух. Но тут кто-то заметил ему, что на мандате не было ни даты, ни печати. И традиционное для России почтение к «бумаге» заставило комиссара снова удалиться ни с чем.

Чиновники кредитной канцелярии уничтожили свои книги, так что установить картину финансовых отношений России с другими государствами оказалось совершенно невозможным. Продовольственные комитеты и администрация муниципальных предприятий общественного пользования либо не работали вовсе, либо саботировали. А когда большевики, видя ужасную нужду городского населения, пытались помочь делу или взять его в свои руки, служащие немедленно бросали работу, а Дума наводняла всю Россию телеграммами о том, что большевики «нарушают автономию городского самоуправления». В военных штабах, в учреждениях военного и морского министерств, служащие которых согласились продолжать работать, ожесточенное сопротивление Советам оказывали армейские комитеты и высшее командование. Они саботировали, как только могли, даже если это отражалось на положении фронта. Викжель был настроен враждебно и отказывался перевозить советские войска. Каждый эшелон, отправляемый из Петрограда, буквально пробивал себе дорогу силой, приходилось постоянно арестовывать железнодорожных служащих. Тут на сцену выступал Викжель и требовал освобождения арестованных, угрожая немедленно объявить всеобщую забастовку.

Смольный был явно бессилен. Газеты твердили, что через три недели все петроградские фабрики и заводы остановятся из-за отсутствия топлива. Викжель объявлял, что к первому декабря прекратится железнодорожное движение. В Петрограде оставалось хлеба всего на три дня, а новых запасов не подвозилось. Армия на фронте голодала… Комитет спасения и всевозможные центральные комитеты рассылали по всей стране призывы к населению не обращать никакого внимания на декреты правительства. Союзные посольства выказывали либо холодное безразличие, либо открытую враждебность.

Оппозиционные газеты, ежедневно закрываемые и на следующее же утро выходящие под новыми названиями, осыпали новый режим ядовитыми насмешками. Даже «Новая Жизнь» характеризовала его как «комбинацию из демагогии и бессилия». «С каждым днем, – писала она, – правительство Народных Комиссаров запутывается все более и более в проклятой прозе обыденщины. Так легко захватив власть, большевики никак не могут вступить фактически во владение ею.