Екатерина Мешаненкова - Данте. Жизнь: Инферно. Чистлище. Рай

С тех пор как папа покинул Рим, город пришел в большое запустение и находился в состоянии вечной анархии. Не стало никакой управы на воров и грабителей, нападавших на жителей и на пилигримов. Пробираться к святыням Рима стало делом нелегким. Купцы, ремесленники и мелкий люд, живший разными случайными заработками, приветствовали императора, так как надеялись, что он восстановит порядок, что в Риме оживятся торговля и ремесла и снова прихлынут испуганные вечными беспорядками паломники, которые приносили городу немалый доход.

Седьмого мая Генрих въехал со своим войском в Рим, за ним следовали гибеллинские дворяне, духовенство и бежало много народа. Через старую Порта дель Пополо и через Марсово поле император направился в Латеран, находящийся в юго-западной части города. Рим, который увидел Генрих, был мало похож на столицу мира, несущую примирение всем народам, каким он представлялся его воображению. Транстевере и Ватикан занимали гвельфы Орсини и войска Роберта Неаполитанского. Чтобы как-то закрепиться в левобережной части города, которая далеко не вся была в руках верных Генриху Колонна, отрядам императора пришлось выдержать несколько уличных боев и понести значительные потери. Людовик Савойский со своими рыцарями занял Капитолий…

Сопротивление императорским войскам возрастало. На корабле к устью Тибра прибыли новые силы неаполитанцев. Флоренция прислала еще один отряд лучников. Генриху VII трудно было понять политику папы Климента V. Если бы он действительно желал помочь тому, кого он благословил при избрании, папа мог бы сдержать неаполитанцев, тем более что король Роберт был его вассалом и мог бы оказать также немалое давление на флорентийцев. При создавшемся положении Генрих VII потерял всякую надежду пробиться на правую сторону Тибра, где находились замок Св. Ангела и церковь Св. Петра. Оценив обстановку, кардинал Никколо да Прато уговорил других прелатов и 29 июня 1312 года короновал Генриха VII в Латеране…

Перед отъездом из Рима император произнес речь на древних развалинах Капитолия. Он говорил, что оставляет столицу и направляется усмирять Тоскану. Через врата Сан Лоренцо 21 июля императорские войска покинули Рим и в тот же день были в Тиволи, во владениях союзных Колонна. Пребывание в Риме продолжалось три месяца. Император двинул свои войска на родину Данте.

Кардинал Никколо да Прато в сопровождении нескольких рыцарей отправился вперед, в Ареццо, являвшийся центром белых гвельфов и гибеллинов. Он стремился собрать вспомогательные войска для нападения на Флоренцию, граждане которой горделиво заявляли, что «не согнули своих рогов еще ни перед одним государем»…

При движении Генриха по Италии еще раз наглядно обнаружилась система итальянских городов, которая напоминала шахматную доску, где одни были гвельфами до исступления, а другие упорнейшими гибеллинами. В этой чересполосице царила вечная война, вечная анархия. Лучшие люди Италии, как Данте, Чино да Пистойя и Никколо да Прато, мечтали о том, чтобы Италия была объединена под скипетром императора, чтобы введены были порядок, законность и единовластие. Так верил вначале и сам Генрих VII, считавший объединение Италии своей священной миссией. Однако ненависть, мелочные расчеты, корысть и партикуляризм затемняли глаза граждан итальянских городов. Следует также принять во внимание, что верхушка правителей Италии, как купеческая, так и феодальная, умела извлекать выгоды из бесконечных распрей и использовала их в своих личных целях.

Местные главари не хотели уступить власть чужестранцу и предпочитали итальянский хаос порядку, который ввели бы императорские викарии.

Но попытка осадить Флоренцию закончилась неудачно — город был слишком велик, чтобы окружить его, у императора просто не хватало людей. Он вынужден был отступить и уйти в Пизу, собирать новые войска. Однако 24 августа 1313 года он неожиданно скончался. Отчего? Никто так и не выяснил, но в народе ходили упорные слухи, что Генриха отравили по приказу двуличного папы Климента.

В 1921 году, когда отмечалась 600-я годовщина со дня смерти Данте, итальянское правительство перенесло гробницу и надгробные памятники Генриха VII, изваянные в XIV веке, в Пизанский собор, и новую усыпальницу украсили стихи Данте из тридцатой песни «Рая», посвященные императору, на которого он возлагал столько надежд…

Было бы совершенно неверно рассматривать Генриха VII как «чужеземного завоевателя», а итальянцев, ему сопротивлявшихся во Флоренции, Брешии, Кремоне, как «патриотов, борющихся с захватчиком». На самом деле такого общеитальянского патриотического чувства в начале XIV века еще не было; что же касается Данте, то объединение Италии мыслилось им лишь как начало большего — в те времена невозможного — объединения стран и народов в едином всемирном государстве, которое поэт называл монархией. Для Данте было совершенно все равно, какой национальности будет император — немец, француз, итальянец. Важно, чтобы император стал владыкой всего мира, чьей столицей непременно станет Рим. При всей своей любви к Италии Данте нигде и никогда не говорил, что итальянский народ выше и лучше остальных народов. Не он ли говорил: «Мы, кому отечество — мир, как рыбам море».

В том совершенном едином государстве, которое замыслил Данте, падали городские стены, исчезали границы и воцарялся вечный мир и взаимное согласие. В Генрихе VII, казалось Данте, воплотился его идеал совершенного правителя. Нежданная смерть императора страшным ударом обрушилась на Данте; вместе с Генрихом умерли надежды великого мечтателя на осуществление при его жизни «мирового государства», а также на возвращение в родную Флоренцию.

На фоне этих исторических событий Данте оставил надоевший ему «Пир» незаконченным и начал работу над новым произведением, которому дал название «Монархия». В этом латинском трактате он занялся вопросом, который волновал многих его современников: что необходимо для обретения социального мира и благоденствия?

В «Монархии» ничего не остается от робости начинающего философа, почти любителя, которая чувствуется в начале «Пира». Здесь Данте предстает уже не нищим, который сидит у ног князей мудрости и подбирает крошки с их стола. На этот раз он говорит как творец, сознающий себя таковым: «Я возымел желание… принести полезный плод обществу, открыв ему истины, не исследованные другими».

К чему в очередной раз доказывать теорему Эвклида? Зачем терять время в поисках природы блага, уже раскрытой Аристотелем? Для чего заниматься апологией старости, которую столь убедительно уже защитил Цицерон? Отсюда не может выйти ничего, кроме скуки…

В самом деле, мы видим, что его страстная преданность делу империи питается личными амбициями мыслителя и творца, которые он и не думает скрывать. Среди всех истин — полезных, но пока еще сокрытых, которые только предстоит обнаружить, самая сокрытая и в то же время самая полезная — истина о монархии.