Сергей Реутов - Любовь в объятиях тирана

Его руки бесчинствовали, лаская ее ноги и бедра, добираясь до самых потаенных уголков ее тела. Марта стонала, извивалась и изгибалась, пытаясь облегчить сладкую боль, чувствуя, что задыхается и вот-вот потеряет сознание. Он не прекращал ее целовать, и она чувствовала, что тает в его руках, растворяется в нем, взлетает вместе с ним…

Они еще долго лежали обнявшись, ее голова у него на груди. Наконец она пошевелилась, потянулась и подняла на него взгляд. Он смотрел на нее — очень странно, он никогда так на нее не смотрел — словно с стороны, задумчиво, оценивающе.

— Что? — прошептала она, прильнув к нему и поглаживая его щеку, любовно заглядывая в глаза.

Он покачал головой, улыбнулся краешком рта и обнял ее за плечи.

Неожиданно все закончилось — на одном из банкетов, которые устраивала войсковая верхушка. Какой-то огромный гренадер — она даже не поняла, как он затесался в такую компанию, — весь вечер не отрывавший от нее взгляда, что-то сказал Меншикову, тот было что-то резко ответил, но тут же кивнул и подвел гренадера к ней.

Ночь они провели вместе.

Тогда она еще не знала, что этот великан в простом мундире — на самом деле российский самодержец, Петр Великий, и что именно сейчас ее жизнь сделала очередной крутой вираж, чтобы измениться навсегда. Пока она только горько думала о том, сожалея об Александре и о том, как просто и легко он отпустил ее, отдал, словно вещь, словно игрушку, не имеющую ни души, ни права голоса. Впрочем, с чего бы ему и думать об этом… Такова судьба ее, такова судьба многих женщин, попавших в этот порочный круг — зависимость от сильных мужчин, — и с этим ей придется смириться…

Уходя, новый знакомый обернулся на пороге, бросил монету — она не долетела до кровати, упала рядом с легким звоном, — и вышел.

Марта некоторое время сидела неподвижно, затем медленно встала и подняла монету.

Это был луидор.

Петр был доволен: его прихоть была удовлетворена, Алексашка перечить не посмел, Марта была молода и необычайно красива, а также настолько опытна и искусна в любви, что доставила ему невероятное наслаждение. Оставалось, как обычно, погрузиться с головой в военные перипетии, баталии и управление державными делами и при случае воспользоваться другой хорошенькой маркитанткой.

Все было как всегда.

Сколько их было в его жизни, молодых и красивых полковых шлюх…

Но вот странность: он так и не смог забыть эту ночь и ее нежные, манящие прикосновения, ее задорную улыбку и теплое упругое тело. Его тянуло к этой женщине, а он не привык себе ни в чем отказывать, и раз тянуло, значит, Марте Скавронской предстояло навсегда покинуть палатку Александра Меншикова и стать фавориткой российского царя.

В скором времени так и случилось.

Петру нравилось смотреть на нее — часто он просто наблюдал, как она двигалась, как поворачивала голову, как смеялась, неудержимо, звонко, запрокидывая голову, как выбирала наряды, как улыбалась: сначала вспыхивали глаза, а потом уже улыбка освещала все лицо. Она расцвела, еще больше похорошела. Движения ее теперь были исполнены грациозности и изящества, и она уже совсем не напоминала прежнюю порывистую и неразборчивую девчонку. Впрочем, иногда ей было трудно сдержать себя, и эти моменты он особенно любил: когда ее глаза в минуту веселья начинали пускать чертики, но она всеми силами старалась соблюсти приличия и удержать их.

Скоро он и помыслить не мог ни о чем, кроме нее, и, о чем бы ни думал, мыслями все время возвращался к ней, стремился к ней всем сердцем каждую минуту…

«Все же есть справедливость на свете, — думала Марта, удовлетворенно покусывая нижнюю губку. — Благодарю тебя, пресвятая Дева! Не зря столько лет я мыкалась по миру…»

Нельзя сказать, что ее не задело то, как ее легко и быстро, не спросив, попросту передали от одного хозяина другому, но она привыкла принимать то, что дает судьба, и приспосабливаться к ее капризам, и потому была именно такой, какой ее хотел видеть Петр: кроткой и приветливой, нежной и предупредительной, сегодня соблазнительной и робкой, а завтра неистовой и задорной. Она давала ему то, что он хотел, разделяла его тревоги и радости и постепенно, сама того не замечая, все сильнее и сильнее привязывалась к нему.

А еще она поняла, что более всего в ней он ценит честность, и никогда не обманывала его.

«Таков удел царей, — раздумывала она. — Все им льстят или лгут, из боязни или из честолюбия, и со временем правда становится для них куда желаннее, чем самая сладкая ложь…»

Через некоторое время она поняла, что Петр очень болен, — он просто не мог этого больше скрывать. Его мучили страшные, изнуряющие припадки — он бился в конвульсиях, стонал, кричал от боли, покрывался потом, терял сознание… У него часто болела голова, и от этой боли поистине не было спасения.

«Как помочь ему? — думала она ночью, когда приступ прошел, он обмяк, обессилев, и она тихо лежала рядом, боясь потревожить его беспокойный сон. — Ему так плохо, мне так жаль его… Он такой большой, сильный, а мучается так, что сил нет смотреть… Вон, кажется, даже ростом стал меньше, так его скрутило…»

— Что с тобой, Петруша? — спросила она его утром.

— Не тревожь меня, Марта, — глухо бросил он, даже не глядя на нее.

Она обняла его, заглянула в глаза:

— Ничего, мой любимый. Я помогу тебе. Ты снова будешь здоров…

Он взглянул на нее скорее удивленно, чем с любовью или благодарностью, но глаза ее светились такой преданной и искренней любовью, были полны такой заботы, ласки и сочувствия, что сердце Петра дрогнуло. Его тонкий ус дернулся, будто в судороге. Он на миг опустил глаза, а потом, неожиданно, словно стыдясь, притянул ее к себе и поцеловал — так крепко и нежно, как никто, даже Меншиков, доселе не целовал…

А потом было окружение. Вокруг были турки, их присутствие она чувствовала даже кожей: их кони, их кривые сабли, их гортанные голоса… Она уже носила под сердцем ребенка, уже твердо знала, что это будет мальчик, иначе и не могло быть, и не могла позволить, чтобы ее младенец, ее первенец, погиб, еще не родившись, здесь, в Молдавии, в солдатском лагере у какой-то неизвестной ей реки…

— Видно, только два выхода есть, — молвил Петр собравшимся вокруг них полководцам. — Либо сдаться, либо погибнуть, иных путей не вижу. А между позором и смертью солдату выбирать нечего… Жить с позором никто не захочет!

— Погоди, государь! — воскликнула Марта. — Погоди!

— Неужели придумала что-то? — обернулся к ней Петр.

— А и придумала! Визирь, он, чай, тоже человек. Что ему жизни наши? А на подарки он небось падок!

Марта сорвала с себя драгоценности и бросила наземь.

— Что стоите? Делайте же, как я! — крикнула Марта.