Анатолий Виноградов - Стендаль

Остробородый маленький человек с землистым лицом и подслеповатыми глазами, озлобленный и циничный, он всех пугал и отталкивал, и один только Бейль нашел в нем родственные черты. Их отношения отличались неизменной едкостью, грубостью обращения и постоянной, ничем не омрачаемой дружбой. У них была общая любовница — Альбертина Рюбампре, так называемая «г-жа Лазурь», героиня целого ряда писем Проспера Мериме. Бейль не был смущен и тем, что барон де Марест женился на этой женщине, в которой «была хотя бы та хорошая черта, что она нисколько не похожа на куклу». В гостиной этой дамы получил окончательную шлифовку и цинизм Проспера Мериме.

Кажется совершенно непонятным, что в период увлечения Метильдой Висконтини Бейль не нашел никого другого, кроме Мареста, в качестве адресата для переписки. И вот тут нам могут оказать помощь только одни соображения — соображения политические. Симпатии барона Адольфа де Мареста, уроженца города Гренобля, шли вразрез с политикой Франции относительно Италии. Г-н де Марест в делах французской политики был довольно беспринципным человеком, но все его родственники и он сам обладали, по выражению Бейля, чисто пьемонтской желчью.

Ромен Коломб просто и бесхитростно заявляет, что в Милане жизнь Бейля сводилась к «dolce far niente» — «сладко ничего не делать». Но в это время барон Марест получал письмо за письмом о деятельности некоей «капральской трубки», обожженной табаком, о том, что инженер Доменико Висмара пролагает новые пути из Турина в северную Ломбардию. С каждым днем переписка Бейля с Марестом становится все более и более интересной. В ней нет политических высказываний, но вся она окрашена тем взволнованным и в то же время успокоенным настроением, которое свойственно только людям большого целеустремленного труда и ежедневного практического опыта.

Для нас совершенно несомненно, что проникновение в секреты итальянского освободительного движения сделало с Бейлем именно то, что он считал уделом французов эпохи революции: «Революция придала нравам естественность, умам и характерам серьезность». И письма, проникнутые ощущением музыки, живописи, итальянского солнца, письма, испещренные пометками о прочитанных книгах, все до единого являются письмами об итальянской свободе, о характере живого итальянского народа, разбивающего свои вековые цепи, о прекрасных итальянских городах, которые не нынче-завтра прогонят угнетателей. Подписи: «Тависток», «братья Робер», «семейство Фудж», «Ш. Дюриф», «Шарье», «Котоне», «Карре», «Дюпюи», но чаще всего «Висмара».

Г-н Доменико Висмара перевозит какие-то письма, встречается с неведомыми людьми, делает никому не понятную, странную работу. А в это время в Париже, да и в Италии, появляются люди, именующие себя фамилиями, которые, по существу, обозначают дни недели: с «Понедельника» до «Субботы» формируется шестерка людей; их возглавляет «Воскресенье». Четыре «Воскресенья» имеют для себя начальником «Месяц». Части года имеют свои особые названия. И, наконец, возглавляет эти триста шестьдесят пять «дней» года карбонарский венерабль, у которого во власти имеются двенадцать «месяцев» — двенадцать людей и времена года: «зима», «осень», «лето» и «весна». Такова была итальянская конспирация карбонариев.

Вот почему Бейль именует себя «Доменико»— «Воскресенье». И в то время как Доменико Висмара пишет в Париж г-ну барону де Маресту и другим письма о политическом состоянии Италии, австрийская полиция дает распоряжение о розыске г-на барона Стендаля, инженера Доменико Висмара. Гражданин Бейль на досуге пьет оранжады в миланском театре и целые вечера просиживает в салоне Метильды Висконтини, издали смотря на нее влюбленными глазами.

Узнав о том, что овдовела сестра Полина, Бейль выехал во Францию, где прожил с 9 апреля по 5 мая 1818 года. В Гренобле он выступил в суде в защиту имущественных прав овдовевшей сестры.

Никогда он не возвращался в Милан с такой торопливостью, как на этот раз. Уезжая на север, он не считал себя миланским пленником, но, увы, он едва мог перенести день разлуки с Миланом. В пути он сделал самое большое количество записей. Он любил писать под впечатлением ярким и острым, зная, что только записи и аналитические заметки спасали его от боли. Однако возвращение в Милан не принесло радости. Бейль увидел все признаки холодной настороженности и резкой перемены в друзьях. Многие из тех, кто раньше на улице дарил его улыбкой незнакомца, узнающего его в лицо, теперь переходили на другую сторону при встрече с ним. Люди, к которым он приходил как к родным, внезапно сказывались отсутствующими, хотя по всем признакам Бейль догадывался, что они были дома.

В таком мучительном и растерянном состоянии прошла неделя. Не у кого было выяснить причину, потому что никто не соглашался пробыть даже нескольких минут наедине с этим французом, неизвестно почему проживающим в Италии и только что вернувшимся из Франции. Разговоры мгновенно пресекались, как только он входил. Наконец Бейлю стало ясно. Друзья заподозрили его, члена карбонарской организации, в принадлежности к французской тайной полиции!

Не сохранилось документов, которые рисуют положение Бейля в этот трудный период [61] До нас действительно дошли лишь отдельные намеки в письмах и дневниках. А. Виноградов поэтому многое вынужден домысливать, руководствуясь подчас лишь смутными догадками. . Но переписка показывает, что сама австрийская полиция позаботилась о том, чтобы посеять эту молву среди карбонарских друзей Бейля и тем самым обезвредить опасного француза. Ему удалось устранить эти нелепые подозрения.

Бейль все чаще и чаще ловил себя на новой странности: ранее ему незнакомое инстинктивное безволие порой совершенно несвоевременно влекло его на площадь Бельджойозо, словно ноги сами шли к тому дому, где во втором этаже он видел долго не гаснущий свет и сквозь занавески — темный силуэт проходящего по комнате горячо любимого человека.

Более чем когда-либо ревность посещает Бейля при мысли о том, что Уго Фосколо издал свои «Последние письма Джакопо Ортиса» на средства маркизов Траверси, родственников Метильды.

И вот, наконец, наступил печальный день. Метильда Висконтини говорит:

— Я знаю, что вы меня любите. Я думала об этом все время. Я знаю также, что нет человека более мне преданного из всех самых умных людей, приходящих в эту маленькую гостиную. Но я слишком много сил потратила на людей. Я не хочу новых разочарований. Я не могу бороться с обществом. Вы будете приходить не чаще двух раз в месяц, если хотите видеть меня одну, не вызывая никаких толков, требующих от меня объяснений.

— Не могу ли я писать вам?