Людмила Жукова - Выбираю таран

Придуманная Михаилом схема подействовала. Асы, обескураженные неожиданным поворотом, дважды выходили из боя и вскоре перестали появляться вовсе.

Новых «розочек» встретили Борисов с Низовским, когда прикрывали переход наших кораблей в Сухуми. Группа бомбардировщиков была на подлете к каравану, а четверка «мессеров» набросилась на пару наших истребителей, чтобы, навязав им бой, увести от каравана и оставить незащищенные с воздуха корабли не растерзание бомбардировщиков.

Борисов пошел в атаку на ведущего группы. Низовский, как положено ведомому, следовал за ним. Но, отрезав его от командира, пронесся между ними «мессер», полив свинцом «лагг» сержанта. Деревянный ЛаГГ-3 мгновенно загорелся и упал в море.

На прикрытии каравана остался один Борисов, он крутился волчком между огнем четырех врагов, но не уходил с курса судов, пока не подоспела четверка наших истребителей под командованием комэска Войтенко. Драться вчетвером против пяти наших самолетов немцы не стали, предпочтя отбыть восвояси вместе с бомбардировщиками. Это была большая победа, если бы не гибель юного Низовского…

9 августа младший лейтенант Борисов во время дежурства над городом заметил «Хейнкель-111», прячущийся в облаках. Круто набрал высоту и, настигнув врага, сверху, как сам учил молодых, повел прицельный огонь по кабине. «Хейнкель» вместе с бомбами свалился в Цемесский залив, и взрыв, потрясший берега, был салютом в честь замечательного парня сержанта Низовского…

На следующий день, 10 августа, утреннюю тишину нарушили залпы зениток — они били по пятерке «хейнкелей», идущей от гор к Новороссийску. В воздух стремительно поднялась дежурная пара истребителей — Борисов и Холявко. Бойцы в траншеях и горожане, спешащие на работу, видели, как наши летчики подбили два фашистских самолета. Но крики «ура» на земле быстро смолкли: один из наших «ястребков», прошитый очередью с третьего «хейнкеля», загорелся.

Никто не упрекнул бы пилота, выбросись он тотчас с парашютом из пылающей машины, — с аэродрома в Мысхако неслись уже два истребителя на подмогу. Но за эти секунды три оставшихся бомбардировщика успели бы сбросить бомбы на город.

И объятый пламенем «лагг», резко повернув к ближайшему бомбардировщику, срезает ему хвост классическим безударным тараном, а затем накрывает ниже идущий «хейнкель» своим горящим, как факел, крылом.

От полыхающего истребителя отделяется белый купол парашюта. «Жив! Жив!» — кричат на земле. Но парашют уносит в залив… К месту его приводнения понеслись катера.

Подоспевшие к месту боя однополчане, младшие лейтенанты Егоров и Курдюков, зло, с первой очереди, сбивают впавших в панику бомбардировщиков, подающих в эфир сигнал: «Ахтунг! Ахтунг! В воздухе — русские смертники!» И вынырнувшие было из облаков машины со свастикой тут же поворачивают к горам. Небо над Новороссийском становится чистым.

Василий Холявко на остатках горючего мчится к аэродрому, садится, перескакивает из «лагга» в связной У-2 и несется назад к месту боя, чтобы помочь поискам командира.

Он видел белый купол парашюта, распластавшийся на синих волнах, и голову командира в темном шлеме. Жив!

Жив! Даже после тарана на горящем «лагге» он смог винтом срезать хвост одному бомбардировщику и прихватил с собой к земле второго, ударив пылающей плоскостью.

Холявко, высунувшись из кабины «кукурузника», радостно показывает подошедшим катерам на купол парашюта, но те с низкой палубы, захлестываемой штормовой волной, не видят его и вот уже в третий раз проходят мимо…

А голова командира то появляется, то исчезает в волнах. Михаил явно ранен, плавжилет, скорее всего, поврежден и не держит на воде… А У-2 не гидросамолет, на воду сесть не может…

Нестерпимо было кружить над местом, где вскоре плескались одни волны.

— Думал, разорвется сердце… — вспоминал Василий Минович. — Плакал, как в детстве. Долго еще кружил над пенистым морем, надеясь на чудо.

…Нет, не был смертником Михаил Борисов, как и все другие таранщики. Он просто не мог допустить бомбежки города, смерти сотен людей. И он рискнул одной жизнью — своей.

Анна Яковлевна, получив большое, на многих страницах письмо однополчан с рассказом о гибели мужа, писала: «Вот и остались мы без любимого папы. Отомстите за сирот…»

И они мстили.

Но споры о таране как рядовом приеме воздушного боя затихли — всех потрясла гибель творца идеи. Заговорили о том, что скоро придут в полк новые самолеты, по боевым качествам и вооружению превосходящие фашистские, и таран станет не нужен… И еще ходили слухи, что авиаконструкторы разрабатывают особые самолеты для таранного боя — со специальным приспособлением для разящего удара. И вот тогда таран точно станет рядовым приемом воздушного боя, как мечтал Михаил Борисов.

Семену Степановичу Мухину казалось, что была в этих разговорах какая-то несправедливость, какое-то скрытое отступничество от Миши Борисова и его подвига. Вот и на представление его к званию Героя — из штаба армии молчок.

Но таран — не самоцель, и просто так, даже ради светлой памяти друга, на него не пойдешь…

18 сентября, через месяц после гибели Миши Борисова, судьба поставила капитана Мухина перед выбором.

Царица полей — пехота просила летчиков, перебазировавшихся за Геленджик, снять с неба фашистский корректировщик «Фокке-Вульф-189», вот уже второй день круживший над позициями и наводивший на них огонь немецких артбатарей.

Поединки с хорошо вооруженным «фоккером» считались в среде летчиков особо сложными и рискованными. И в самом деле, Мухин расстрелял весь боезапас, пока наконец поджег его, да, видно, не смертельно — корректировщик, дымя, повернул к горам.

— Ну врешь! Не уйдешь! — приговаривал Мухин, понимая, что теперь сама ситуация заставляет его повторить подвиг Борисова.

Мухин нацелился рубить хвост, но два фюзеляжа, скрепленные хвостовым оперением, за которые «Фокке-Вульф-189» был прозван «рамой», мешали провести классический безударный таран, и Мухин, боясь вслед за драпающей «рамой» улететь далеко от позиций наших войск, на занятую врагом территорию, рубит врага «сплеча».

Оглушающий скрежет металла о дерево «лагга» еще стоял в ушах капитана Мухина, когда он понял, что управление самолетом потеряно и придется спасаться с парашютом. Уже качаясь под куполом, услышал противный свист пуль — стреляли спускавшиеся с парашютами летчики «рамы».

— Ну, это вы погорячились, фрицы! — крикнул им, доставая пистолет из-за голенища и прицеливаясь. Довоенный опыт «ворошиловского стрелка» не подвел.

— Надо же, — удивился Мухин, сидя на палубе подскочившего за ним катера, — начали стрелять! Обиделись, что сбил! А в плену, глядишь, живыми бы остались.