М Стрешинский - Генерал Симоняк

Запомнился Николаю Павловичу подросток лет шестнадцати, который лежал на дороге, привалившись к детским саночкам, обхватив руками что-то завернутое в женскую шубку.

Ноженко подскочил первым, нагнулся.

- Всё, товарищ генерал. Замерз мальчонка.

Симоняк взглянул на подростка. Сжатые синие губы на желтом, туго обтянутом кожей лице. Тонкие иголочки заиндевелых ресниц. Одна варежка свалилась, из рукава выглядывала неподвижная рука со скрюченными пальцами.

- Что он вез?

Шофер осторожно развернул шубку.

- Дите тут... Живое как будто.

Они отнесли подростка к стене дома, ребенка, завернутого в шубку, внесли в машину. Генерал держал его на руках, пока Ноженко, петляя по хорошо знакомым ему ленинградским улицам, отыскивал больницу.

В Ново-Саратовскую колонию возвращались в темноте. Совсем нахмурился, посуровел генерал.

...Декабрь подходил к концу. Трудный и страшный для ленинградцев декабрь сорок первого года, когда Гитлеру казалось, что участь осажденного города окончательно решена и он упадет в руки фашистских войск, как созревшее яблоко. Но Ленинград стоял неколебимо.

В студеный зимний день в бригаду приехал член Военного совета Кузнецов. Был он и до войны худощав, а теперь еще больше осунулся, усталое лицо прорезали бороздки ранних морщин. Но вид у него был собранный, военная форма сидела на нем так, точно он служил в армии с давних лет. Приехал сюда вручать ордена и медали тем, кто отличился в обороне Ханко.

Пока подразделения строились, Кузнецов беседовал с Симоняком, Романовым, штабными офицерами.

- После Ханко вы здесь как на курорте, - заметил он не то в шутку, не то всерьез. Романов вскочил со стула:

- Это не наша вина, Алексей Александрович. Мы ехали воевать.

- Не горячитесь, товарищ Романов. Всему свое время. Нам нужно иметь в резерве такое соединение, как ваше.

- Но бригада и не воюя теряет силы.

- Что вы имеете в виду?

- Пусть комбриг расскажет.

Симоняк заговорил не сразу.

- Фронтовые интенданты несправедливо относятся к бригаде. Перевели на тыловой паек, и получается курорт наизнанку. Командир артиллерийского полка Морозов докладывает: На Ханко потерял четырнадцать бойцов, а от недоедания уже умерло втрое больше. И в стрелковых полках больные появились, еле держатся на ногах.

- А почему молчали? Почему не обратились в Военный совет?

- Язык не поворачивается, Алексей Александрович. Ведь знаем, как тяжело ленинградцам.

- Поправим дело, товарищ Симоняк, - сказал Кузнецов. - Военный совет, думаю, пойдет на это. Тем более теперь...

Кузнецов рассказал, как ладожская ледовая дорога выручает и город и фронт. Перевозки по ней растут. В самые ближайшие дни можно будет повысить хлебный паек горожанам. Для ослабевших людей на заводах создаются стационары. Они помогают вернуть силы людям, которые работают не жалея себя. Ведь как ни голодно, ленинградцы не оставляют фронтовиков без оружия. Бывает, нет тока вручную станки вертят. В простых тиглях плавят металл, а пулеметы и мины дают.

Появление дежурного по бригаде прервало беседу. Все вышли на заснеженный плац.

...У двухэтажного бревенчатого здания лицом к Неве выстроились ханковцы. Получая награду, кто звучнее, кто тише произносил: Служу Советскому Союзу, выражая то общее, что связывало всех этих людей.

В воздухе лениво роились снежинки. Земля под ногами подрагивала от далекой артиллерийской стрельбы. Где-то за облаками кружил самолет. Звуки боя не затихали.

- Могу я доложить Военному совету фронта, что ваша бригада выполнит любой боевой приказ? - спросил Кузнецов.

- Жизни не пожалеем.

Прощаясь, Кузнецов говорил комбригу и комиссару:

- Хороший у вас народ. Настоящие кадровые военные. Придется часть опытных командиров забрать в другие дивизии фронта.

- Людей, которых следует выдвинуть, у нас немало, - подтвердил Романов.

Симоняк недовольно качнул коротко остриженной головой.

- Только не очень грабьте, Алексей Александрович. Нас и так ощипывают. Артснабженцы зарятся на трофейное оружие, хотят отобрать часть пушек, их, говорят, у нас лишка...

Машина члена Военного совета, поднимая снежную пыль, умчалась к Ленинграду.

- Ты что же, комиссар, - недовольно проворчал Симоняк, - сам готов содействовать разбазариванию бригады? Немало людей, которых следует выдвигать. Вот мы их у себя и выдвинем.

- Неправ ты, Николай Павлович, - горячо возражал Романов. - В других частях командиров недостает, а ты каждого хочешь держать.

Симоняк обиделся на комиссара. Что он, ради себя старается? Была бы сильна и крепка бригада.

3

Получение орденов в бригаде отметили более чем скромно. Раздобыли немножко спирта, подняли чарки за лучших, помянули павших в боях.

Командир четвертой роты Хорьков сидел рядом с командиром взвода Дмитрием Козловым. На гимнастерках у обоих ярко поблескивали ордена Красного Знамени.

- Что-то наш комбриг сегодня не в духе, - толкнул взводный Хорькова.

Расстроенный разговором с Романовым, Симоняк действительно выглядел пасмурнее обычного. Курил папиросу за папиросой, что с ним не часто бывало.

Хорьков вспомнил ночные тревоги на Ханко еще задолго до войны, странствия генерала по переднему краю под огнем и многое-многое, что вызывало его уважение и любовь к этому сумрачному на вид человеку.

- Вот кому бы награду дать, и самую высокую, - сказал он Козлову.

Когда в феврале в бригаде стало известно о награждении Симоняка орденом Ленина, Хорьков, как и другие ханковцы, был рад и горд, словно их всех наградили снова. Бригада в это время всё еще находилась в резерве командующего фронтом. После разговора с Кузнецовым ее перестали ощипывать, повысили паек, приравняв ханковцев к бойцам переднего края.

Полки строили укрепления, и комбриг, как всегда, проводил много времени среди бойцов, наблюдал за их работой. Там он часто встречал командира саперов Анатолия Репню. Как-то Репня протянул комбригу письмо:

- Вот мне мать какой наказ прислала.

Симоняк читал:

Дорогой Толя!

Наконец-то получила от тебя письмо. Поздравляю, родной мой, тебя со вступлением в партию и награждением орденом Красного Знамени. Я не могу выразить словами своей радости. Я горжусь тем, что ты настоящий сын своей Родины.

Дорогой мой, не бывает минуты, чтобы я не думала об отце и о тебе. Отец на Западном фронте, командует полком. Вот уже месяц он не пишет, но я знаю, какое теперь время, и жду с нетерпением победоносного конца войны.

Толик! Бей гадов, пусть на веки веков все запомнят, что русских людей никому не победить.

Передай мой материнский привет твоим боевым товарищам, командирам. Желаю им всем большого счастья.

- Где твоя мать сейчас, Анатолий? - спросил, прочитав письмо, Симоняк.