Николай Степанов - Гоголь

Гимназисты восторженно читали и переводили «Дон Карлоса» Шиллера, стихи Гёте, Виланда и даже мудреного, заоблачного Жан-Поля Рихтера. Зингер имел собственную библиотеку и охотно давал из нее книжки гимназистам. В его маленькой квартирке постоянно толклись посетители. На лекциях Зингер нередко отклонялся от изложения вопросов литературы и переходил к политическим разговорам. Объясняя перевод из Канта о высоком и изящном, он тут же говорил ученикам, что мощи и кресты — это глупости и предрассудки. Один из учеников, А. Котляревский, встал с места и заявил профессору, что в России так нельзя говорить о религии. На это Зингер заметил, что он надеется иметь дело с благородными людьми.

Сведения о свободолюбии Зингера и о «выражениях, противных греко-российской церкви», непрерывно сообщались директору.

Особенно любили гимназисты профессора Белоусова, читавшего естественное право. Николай Григорьевич был еще молодым человеком. Он окончил курс философских наук в Киевской духовной академии, а затем изучал право и литературу в Харьковском университете. Орлай назначил его инспектором гимназии. Обширные знания, независимость взглядов, справедливость и доступность завоевали ему уважение и любовь гимназистов. На своих лекциях он высказывал передовые идеи и мысли, выступал с осуждением самодержавного деспотизма, знакомил слушателей со взглядами Руссо, Монтескье и других передовых мыслителей.

Белоусов, Зингер, профессор математики Шапалинский и профессор французской словесности Ландражин составляли живую душу гимназии. Через них проникали в отгороженное от жизни «закрытое» учебное заведение новые передовые идеи и идеалы.

Этих честных передовых людей стремилась опорочить реакционная камарилья. Она изо всех сил старалась подорвать их влияние. Наиболее рьяным и подлым ревнителем благонамеренности и рутины выступал профессор политических наук Билевич.

Этот карьерист и пройдоха родился и обучался в Австрии и перебрался в Россию в поисках денег и чинов. Скромная должность учителя немецкого языка в одной из провинциальных гимназий его не удовлетворяла, и, попав в Нежин, он решил сделать быструю карьеру. Заняв кафедру политических наук, Билевич очень скоро обнаружил свое невежество в преподаваемом им предмете. Но недостаток знаний он возмещал усердным доносительством, подглядыванием и подслушиванием, собирая улики и материалы, которые могли бы послужить к погублению его противников.

Достойным соратником Билевича явился и законоучитель протоиерей Волынский. Во время директорства Орлая, благоволившего к Белоусову, а затем при исполнявшем обязанности директора Шапалинском Билевич и его единомышленники вынуждены были сдерживаться. Но с приходом в 1827 году нового директора, Ясновского, положение в гимназии круто изменилось. Новый директор, попович по своему происхождению, воспитанник Киевской духовной академии, долгое время служил в канцеляриях, а затем управлял имениями своего благодетеля графа Румянцева. На старости лет он по протекции был назначен директором в Нежин. Ему поручено было навести порядок в гимназии, о которой до начальства доходили тревожные вести.

С его назначением подняла голову и клика Билевича, решив, что пришел ее час, что наступило время расправы с ненавистными им профессорами.

В глубине гимназического сада Гоголь встретил Белоусова. Инспектор пригласил его зайти на квартиру. Простой, со вкусом обставленный кабинет был заставлен полками с книгами по истории, праву, философии, литературе. Николай Григорьевич имел обширную библиотеку и очень ею гордился. Он любил приглашать к себе учеников и беседовать с ними. Этот нескладный, остроносый юноша давно привлекал его внимание своей любовью к литературе и пытливыми вопросами на лекциях.

Гоголь стал рассматривать книги. «Философский словарь» Вольтера, «Общественный договор» Руссо, «Дух законов» Монтескье — первое, что бросилось ему в глаза. Белоусов сел в кресло и спросил:

— Вы, Яновский, по окончании гимназии чем предполагаете заниматься?

— Я думаю о Петербурге, о службе. Я хочу сделать свою жизнь нужной для блага государства, принести, хотя малейшую пользу! — несколько высокопарно отвечал Гоголь, поверяя свои давнишние, заветные мысли.

— Но ведь служба бывает различной? Что же именно привлекает вас?

— Я перебрал в уме все должности в государстве, — смутясь, продолжал Гоголь, — и остановился на одном. На юстиции. Я вижу, что здесь работы будет более всего, что здесь только я могу быть истинно полезен для человечества.

— Но почему же именно? — с интересом спросил Белоусов.

— Неправосудие — величайшее в свете несчастие. Я поклялся ни одной минуты короткой жизни своей не утерять, не сделав блага!

— Вы правы, когда так высоко ставите юстицию! — сказал Белоусов. — Юстиция есть справедливость. Нарушение законов нарушает первоначальные права человека.

— Николай Григорьевич, — продолжал Гоголь, — вы сами на лекциях говорили, что право есть то, чем человек исключительно располагать может, так как оно принадлежит ему с рождения.

— Да, вы верно меня поняли, — с удовольствием сказал Белоусов, — человек имеет право на свое лицо, на свою личную свободу. Он имеет право быть таким, каким природа образовала его душу и тело.

— А вот отец Павел говорил нам, что это противоречит христианской вере. Что человек должен подчиняться воле божьей, а не своим чувствам.

— Отец Павел, — наморщив лоб, с раздражением сказал Белоусов, — невежда. Он ничего в естественном праве не понимает.

— Я уже два года занимаюсь изучением права, — добавил Гоголь, — а сейчас собираюсь познакомиться с отечественными законами.

— Ну, тут вы много не разберете. Наши законы устарели и не считаются с естественным правом человека. Вот прочтите хорошую книгу профессора Куницына «Право естественное», этот профессор был учителем Пушкина.

И Белоусов протянул Гоголю красиво переплетенный в свиную кожу томик. Гоголь поблагодарил и раскланялся. Беседы с Белоусовым всегда волновали его, внушали мысли, которыми он даже не решался делиться с товарищами. Лишь в письме к старому другу Высоцкому, рассказывая о гимназии, он сообщал: «Все возможные удовольствия, забавы, занятия доставлены нам, и этим мы одолжены нашему инспектору. Я не знаю, можно ли достойно выхвалить этого редкого человека. Он обходится со всеми нами совершенно как с друзьями своими, заступается за нас против притязаний конференции нашей и профессоров-школяров. И, признаюсь, ежели бы не он, то у меня недостало бы терпения здесь окончить курс…»

Гоголь не знал только, что его посещения Белоусова не оставались незамеченными. Усердно подсматривающий за учениками Моисеев каждый раз сообщал об этих встречах директору.