Николай Степанов - Гоголь

Замыслы и планы перегоняли друг друга, сталкивались на одной и той же странице. Вот на листе набросано начало статьи «Скульптура, живопись и музыка», прерванное на седьмой строке. Тут же тщательно выведено «Повесть из книги под названием «Лунный свет в разбитом окошке чердака на Васильевском острове в 16 линии». Несколько строк так и не оконченного рассказа об улице, озаренной странным блеском одинокого фонаря. А дальше начальные фразы «Невского проспекта»: «Нет ничего лучше Невского проспекта, по крайней мере в Петербурге…» Через несколько страниц наброски статьи «Шлецер, Миллер и Гердер», а за нею четыре строки из окончания «Записок сумасшедшего». Мы словно видим здесь, как щедро роились замыслы Гоголя, как неисчерпаем был его творческий порыв, избыточность, творческое богатство писателя.

Наряду с работой над художественными произведениями много времени и сил он отдавал занятиям историей, чтению источников, научных исследований, монографий. В его тетрадях — выписки из редких книг и источников, конспекты, записи собственных мыслей. Здесь и рассуждение о местожительстве славянских народов, и заметки «О варягах», «Союзы государей европейских с русскими», «Век Людовика XIV», наброски лекций о Мидии и персах, о «Распространении норманнов», об «Италии до вестготов» и многое другое. Сколько нужно было подвижнического труда, неутомимой работы, тщательного изучения, чтобы накопить эту массу материалов!

Интерес к истории приобретал у Гоголя все более и более властный характер. Он строит свои планы, свою будущую жизнь, исходя уже из надежды на ученую карьеру, на создание исследования по всемирной истории и всемирной географии, которое уже получило и громкое название «Земля и люди». В феврале 1833 года он сообщает о своей работе над ней в Москву Погодину: «Едва начинаю и что-нибудь совершу из истории, уже вижу собственные недостатки: то жалею, что не взял шире, огромнее объему, то вдруг зиждется совершенно новая система и рушит старую. Напрасно я уверяю себя, что это только начало, эскиз, что оно не нанесет пятна мне, что судья у меня один только будет, и тот один — друг. Но не могу, не в силах. Чорт побери пока труд мой, набросанный на бумаге, до другого, спокойнейшего времени. Я не знаю, отчего я теперь так жажду современной славы. Вся глубина души так и рвется наружу».

Гоголь подходил к истории не как дилетант, как читатель занимательных анекдотов. Он глубоко продумал самые принципы исторического изучения, хорошо знаком был с работами наиболее крупных историков своего времени: Гердера, Шлецера, Миллера, с новыми французскими историками — Мишле, Гизо. Внимание Гоголя привлекал самый процесс исторического развития, грандиозные картины прошлого человечества. Он писал: «Всеобщая история, в истинном ее значении, не есть собрание частных историй всех народов и государств без общей связи, без общего плана, без общей цели, куча происшествий без порядка, в безжизненном и сухом виде, в каком очень часто ее представляют. Предмет ее велик: она должна обнять вдруг и в полной картине все человечество, каким образом оно из своего первоначального, бедного младенчества развивалось, разнообразно совершенствовалось и, наконец, достигло нынешней эпохи. Показать весь этот великий процесс, который выдержал свободный дух человека, кровавыми трудами борясь от самой колыбели с невежеством, природой и исполинскими препятствиями, — вот цель всеобщей истории!» И эту головокружительную, грандиозную цель поставил перед собой Гоголь.

Он решительно критиковал историков, ограничивающихся собиранием отдельных фактов, описанием событий. Особенно близка сердцу Гоголя была героическая, полная драматических эпизодов история украинского народа, которая привлекала его своей красочностью, своим поэтическим обаянием. У него возникла мысль написать историю казачества.

На почве любви к украинской старине и к украинской песне Гоголь близко сошелся со своим земляком Максимовичем. Михаил Александрович Максимович был профессором ботаники Московского университета, но его влекла неудержимая страсть к изучению украинских песен, языка, этнографии, истории. Максимович навещал Гоголя, привозил ему новые песни, собиранием которых он много лет занимался. Между ними завязалась оживленная переписка.

Работая над историей Украины, Гоголь прежде всего обращался к песням.

В письме к Максимовичу от 9 ноября 1833 года он сообщал: «Теперь я принялся за историю нашей единственной, бедной Украины. Ничто так не успокаивает, как история. Мои мысли начинают литься тише и стройнее. Мне кажется, что я напишу ее, что я скажу много того, чего до меня не говорили.

Я очень порадовался, услышав от вас о богатом присовокуплении песен и собрании Ходаковского. Как бы я желал теперь быть с вами и пересмотреть их вместе, при трепетной свече, между стенами, убитыми книгами и книжною пылью, с жадностью жида, считающего червонцы. Моя радость, жизнь моя! песни! как я вас люблю! Что все черствые летописи, в которых я теперь роюсь, пред этими звонкими, живыми летописями!»

Гоголь даже поместил в газетах объявление о том, что он готовит издание «Истории малороссийских казаков», сочинение Н. Гоголя, автора «Вечеров на хуторе близ Диканьки».

Вскоре приехал из Москвы и сам Максимович. Он привез объемистую тетрадь украинских песен. Михаил Александрович решил перебираться в Киев и склонял к этому и Гоголя.

— Мне надоел Петербург, — жаловался Гоголь, — или, лучше, не он, но проклятый климат его: он меня допекает. Да, это славно будет, если мы займем с тобою киевские кафедры. Много можно будет наделать добра!

Максимович горячо убеждал своего друга, доказывая, что кафедру истории он легко может получить, если за него похлопочут Жуковский и Плетнев перед министром просвещения. А то есть опасность, что тамошний попечитель Брадке заполнит университет немцами.

— Нужно будет стараться кого-нибудь из известных людей туда впихнуть, истинно просвещенных и так же чистых и добрых душою, как мы с тобою, — согласился Гоголь. — Хотя бы для святого Владимира [32] Киевский университет носил имя св. Владимира, великого князя Киевского, принявшего христианство. побольше славян.

Максимович уехал. Гоголь принялся настойчиво хлопотать. Но ни ходатайство Жуковского, ни Плетнев, ни Пушкин, принявший горячее участие в этом деле, не смогли пересилить упрямого немца. Молодому литератору, окончившему Нежинскую гимназию, киевский попечитель предпочел адъюнкта Харьковского университета Цыха, тоже немца. Гоголь был сильно расстроен этой неудачей.

В лирической заметке, посвященной новому, наступающему 1834 году, Гоголь писал: «Таинственный, неизъяснимый 1834! Где означу я тебя великими трудами? Среди ли этой кучи набросанных один на другой домов, гремящих улиц, кипящей меркантильности, — этой безобразной кучи мод, парадов, чиновников, диких северных ночей, блеску и низкой бесцветности? В моем ли прекрасном, древнем, обетованном Киеве, увенчанном многоплодными садами, опоясанном моим южным, прекрасным, чудным небом, упоительными ночами, где гора обсыпана кустарниками с своими как бы гармоническими обрывами, и подмывающий ее мой чистый и быстрый, мой Днепр…» Гоголь мечтает уйти от меркантильности Петербурга, его доходных домов, вопиющих противоречий блеска и бесцветности, роскоши и нищеты. Он обращается к своему гению, к мечте о всемирной гармонии, красоте, блаженстве человека: «О, не разлучайся со мною! Живи на земле со мною хоть два часа каждый день, как прекрасный брат мой. Я совершу… Я совершу! Жизнь кипит во мне. Труды мои будут вдохновенны. Над ними будет веять недоступное земле божество! Я совершу… О, поцелуй и благослови меня!»