Николай Степанов - Гоголь

Эта первая часть повести имела самостоятельное значение. В ней Гоголь высказал свою заветную мысль о высоком жребии художника, творца, о необходимости подвижнического, бескорыстного служения искусству. Этому служению обрек Гоголь прежде всего самого себя. Уже тогда все больше и больше он стал проникаться мыслью о своем писательском подвиге. Искусство призвано пробудить человека, вывести его из мертвенного равнодушия, духовной праздности, засилья мелких, эгоистических страстей.

Хлестаков. Рисунок художника Боклева.

Афиша первого представления комедии Ревизор.

М. П. Погодин. Портрет.

С. Т. Аксаков. Портрет работы художника Э. Дмитриева-Мамонтова.

О высоком назначении искусства Гоголь говорит во второй части повести, в сущности слабо связанной с первой. В ней излагается история таинственного портрета и судьба художника, его написавшего. Этот художник пытался воплотить в портрете не только облик страшного ростовщика, но и самую душу его. Созданный им портрет стал источником бедствий и несчастий. Художник, по мнению Гоголя, согрешил против искусства: он слишком натуралистически перенес на полотно природу. Гоголь видит возможность искупления художника за совершенный им проступок лишь в отказе от мира, от светской живописи — в обращении к религии. Художник, написавший портрет антихриста-ростовщика, уходит в монастырь и там в посте и молитвах пишет образа святых. Лишь проникнувшись религиозным смирением, полностью посвятив себя искусству, художник достиг того спокойствия, которого ему не хватало в мирской жизни. Пришедшему на свидание сыну он говорит о служении искусству: «Все принеси ему в жертву и возлюби его всей страстью. Не страстью, дышащей земным вожделением, но тихой небесной страстью; без нее не властен человек возвыситься от земли и не может дать чудных звуков успокоения. Ибо для успокоения и примирения всех нисходит в мир высокое созданье искусства».

Эта точка зрения на искусство во многом разделялась и самим Гоголем. Правда, приведенные слова взяты из второй редакции «Портрета», относящейся к 1842 году, но и первоначальная редакция повести утверждала ту же идею.

Лишь искусство возвращает человеку утраченную им душевную гармонию в мире, раздираемом противоречиями, отравленном властью бездушного чистогана и меркантильностью, — так полагал Гоголь. Он еще не склонился к религиозно-нравственному пониманию задач искусства, как это случилось в дальнейшем. Он полон сил и смело борется с господством пошлости, меркантильности, социального паразитизма, несправедливости и корысти, царящих вокруг него. Его могучее оружие — сатира, беспощадный смех над уродствами жизни, над несправедливостью всего общественного порядка. Но отдельные ноты примирения, попытка подменить сатиру христианским нравоучением проскользнули в «Портрете». Этим объясняется настороженное отношение к повести Белинского, одобрительно отозвавшегося о ее первой части и осудившего вторую часть. «…Мысль повести была бы прекрасна, — писал Белинский, — если б поэт понял ее в современном духе: в Чарткове он хотел изобразить даровитого художника, погубившего свой талант, а следовательно, и самого себя, жадностью к деньгам и обаянием мелкой известности. И выполнение этой мысли должно было быть просто, без фантастических затей, на почве ежедневной действительности: тогда Гоголь своим талантом создал бы нечто великое. Не нужно было бы приплетать тут и страшного портрета… не нужно было бы ни ростовщика, ни аукциона, ни многого, что поэт почел столь нужным именно оттого, что отдалился от современного взгляда на жизнь и искусство». Белинский был в своих упреках во многом прав. Он заблаговременно забил тревогу, так как идеи, которые Гоголь высказал во второй части «Портрета», были не только чужды требованиям действительности, но и ослабляли могучую силу таланта писателя, обескровливали создаваемые им художественные образы. Недаром художник — создатель портрета ростовщика— напоминает условный иконописный образ, а не человека из плоти и крови.

«Портрет» знаменовал мучительные искания Гоголя, противоречивость его взглядов. В то же время эта повесть свидетельствовала, насколько глубоко проник писатель в самую сущность искусства, какое огромное значение придавал он ему. Именно в искусстве видел Гоголь ту чудесную силу, которая может перевоспитать людей, направить их на путь красоты, человечности, правды.

Творческий расцвет Гоголя совпадает с тем временем усиления реакции, правительственных репрессий и гонений на всякую свободную мысль, которое наступило вслед за разгромом Николаем I восстания декабристов на Сенатской площади 14 декабря 1825 года. Об этом времени писал Герцен, сам испытавший на себе его зловещую тяжесть: «На поверхности официальной России, «фасадной империи», видны были только потери, жестокая реакция, бесчеловечные преследования, усиление деспотизма. В окружении посредственностей, солдат для парадов, балтийских немцев и диких консерваторов, виден был Николай, подозрительный, холодный, упрямый, безжалостный, лишенный величия души, — такая же посредственность, как и те, что его окружали… После 1825 года вся администрация, ранее аристократическая и невежественная, стала мелочной и искусной в крючкотворстве. Министерства превратились в конторы, их главы и высшие чиновники стали дельцами или писарями. По отношению к гражданской службе они являлись тем же, чем тупые служаки по отношению к гвардии. Большие знатоки всевозможных формальностей, холодные и нерассуждающие исполнители приказов свыше, они были преданы правительству из любви к лихоимству. Николаю нужны были такие офицеры и такие администраторы.

Казарма и канцелярия стали главной опорой николаевской политической науки. Слепая и лишенная здравого смысла дисциплина в сочетании с бездушным формализмом австрийских налоговых чиновников — таковы пружины знаменитого механизма сильной власти в России. Какая скудость правительственной мысли, какая проза самодержавия, какая жалкая пошлость!»