Николай Степанов - Гоголь

— Signor Niccolo! [45] Господин Николай! (итал.). — радостно приветствовал он, протягивая Гоголю сухую крепкую руку:

Это был знаменитый в народе поэт-сатирик Джузеппе Джоаккино Белли, который сочинял стихи на римском, транстеверинском [46] Народный диалект жителей той части Рима, которая находится за Тибром. диалекте. В своих сонетах он высмеивал папу, священников, монахов, местную аристократию. Эти сонеты сразу же становились достоянием народа и заучивались наизусть. Но их никто не смел печатать, настолько резка была его сатира. Белли ходил по остериям и тратториям и читал стихи всем желающим. Часто он тут же и сочинял их.

Вокруг столпились почитатели поэта, надеясь услышать новые стихи. Белли расположился за столиком Гоголя, охотно оказал честь макаронам и баранине, аппетитно дымившимся на тарелках. Пер Антонио принес кувшин холодного рубинового кьянти. Во время обеда Гоголь услышал последние новости, комические и драматические, которые наперебой выкладывали посетители траттории.

Вино и рассказы лились без перебоя.

— Да, богачи и кардинал не очень-то заботятся о народе! — сказал Белли. — Мне передавали на днях про беседу одной бедной женщины с секретарем кардинала, которого она просила помочь ей в беде. «Кстати, о вашем прошении, — сказал ей секретарь, — в котором вы просили кардинала о помощи для вашего мужа, находящегося в больнице. Вы пишете, что спите под лестницей с четырьмя полуголыми и голодными детьми. Так вот, его светлость, чтобы удовлетворить вашу просьбу, сказал мне, зевая: «Заверните в эту бумагу зубочистки для просительницы!»

Все горько засмеялись.

— Да, кардиналы и монахи неплохо живут, поедая хлеб у того, кто трудится. Святая церковь всегда стоит на страже своих интересов, — произнес молодой каменщик в запыленной рваной куртке.

— Посреди моего сада есть большое дерево, уже все изъеденное червями. Однако каждый год оно приносит плоды, снаружи красивые, но кислые и ядовитые, — рассказывал Белли, пользуясь всем понятной аллегорией. — Кое-кто мне говорил, чтобы я его привил и что тогда его плоды мало-помалу станут съедобными. Но один мой друг, карбонарий, сообщил мне, что нет другого средства, кроме топора и огня, ибо червоточина, язва находится в самых корнях его.

Все умолкли и боязливо оглянулись.

Вошел крестьянин из Кампаньи, и все общество успокоилось. Белли окинул взглядом окружающих и прочел свой новый сонет.

— «Благословение квартир», — произнес он четко заглавие.

Прочтя свой сонет, Белл и завернулся в плащ, прикрыв им даже часть лица, и, не прощаясь, быстро вышел из остерии.

Встретившись вечером с Машей Балабиной, Гоголь рассказал ей о своем свидании с Белли.

— Знакомы ли вы с транстеверянами, то есть жителями по ту сторону Тибра? — спрашивал он свою юную собеседницу. — Они одни считают себя настоящими римлянами! Никогда еще транстеверянин не женился на иностранке, и никогда транстеверянка не выходила замуж за иностранца… Случалось ли вам слышать их язык?

Мария Петровна должна была признаться в своем полном неведении.

— Вам, вероятно, не случалось читать и сонетов нынешнего поэта Белли? — продолжал Гоголь. — Впрочем, их нужно слышать, когда он сам их читает! В этих сонетах столько соли и столько остроты, совершенно неожиданной, и так верно отражается в них жизнь нынешних транстеверян, что вы будете смеяться. Они написаны in lingua romanesca [48] На римском диалекте. .

И Гоголь прочел сонет Белли.

Интерес к искусству сблизил Гоголя с колонией русских художников в Риме. Они держались дружной компанией, перебиваясь на скромные субсидии, выдаваемые Академией художеств. Среди них были выдающиеся таланты, ставшие гордостью русского искусства. Гоголь не застал уже в Риме ни Кипренского, ни Брюллова, уехавших оттуда раньше. Но он встретился и подружился с Александром Ивановым, Бруни, Рамазановым, Моллером, Иорданом.

Художники-пенсионеры отчитывались перед Академией в своей работе, в остальном они были предоставлены самим себе и вели свободный и беззаботный образ жизни. Они ходили по музеям, изучали и копировали картины старинных мастеров — Рафаэля, Микеланджело, Корреджио, Тициана. Бродили по узким улочкам города с ящиками для красок, располагались в виду Форума или Колизея, рисуя римские сценки и типы.

Художники встречались в кафе Греко, которое посещал и Гоголь. В этом кафе имелся даже заветный ящичек, где для них хранились письма, приходившие с родины. Бородатые художники в плащах и широкополых шляпах сидели за столиками, попивая прозрачный кьянти или ароматный кофе. Здесь собирались художники самых различных национальностей: слышалась итальянская, французская, немецкая, английская речь. Стены кафе были увешаны картинами и пейзажами его завсегдатаев. За столиками горячо обсуждались новости, политические события, завязывались споры об искусстве, а то и просто передавались очередные сплетни.

Александр Иванов, Иордан и Моллер нередко собирались по вечерам в скромной комнате кафе. Они молча сидели за столиком в углу, с глубоким вниманием прислушиваясь к замечаниям и суждениям Гоголя. Благодаря своим знакомствам Гоголь нередко оказывал художникам поддержку, способствуя получению заказов, ходатайствуя о продлении стипендий. Иордан уже третий год со стоическим прилежанием работал над гравированием картины Рафаэля «Преображение». Красивый, франтовски одетый Моллер, сын морского министра, был полной противоположностью экономному и благоразумному Иордану. Картина Моллера «Поцелуй» заставила говорить о нем весь Рим.

Встречая Иордана, Гоголь здоровался и шутливо говорил ему:

— Вы Рафаэль первого манера!

Но самым близким другом Гоголя стал Александр Иванов. Он проживал в Риме уже несколько лет и прекрасно изучил его памятники, полюбил природу и людей Италии.

Ко времени приезда в Рим Гоголя Иванов полностью, отдался главному труду всей жизни — работе Над картиной «Явление Мессии». Свою картину Иванов задумал как широкое философское обобщение, как воплощение мечты о лучшей жизни народа. Художник стремился создать как бы синтез мирового искусства, обогатив свою живопись опытом великих итальянских живописцев: Рафаэля, Веронезе, Тициана, Караччи, Гвидо Рени, Тинторетто. Мастерская Иванова стала одной из достопримечательностей Рима, а подвижнический труд художника являл пример бескорыстного, самоотверженного служения искусству.