Станислав Сапрыкин - Сталинские соколы. Возмездие с небес

– Нам отрубят головы, и выставят их на Красной площади, – мрачно пошутил Коль, – мы хотели вступить В Москву, теперь наше желание сбудется. Вот увидишь. Германия проиграет эту войну!

Но не столица русских была конечным пунктом нашего печального путешествия. Утром следующего дня нас привезли в крупную деревню, расположенную рядом с Москвой. Место, где нам предстояло вкусить весь ужас лагеря военнопленных, назывался Красногорский лагерь № 27. Охваченные колючей проволокой одноэтажные бараки стояли на берегу реки, называемой русскими Синичкой, рядом с плотиной. Нас с лейтенантом Колем поселили в один барак. Обрили наголо. Кормили сносно. хлеб, рыба, различные овощи и крупы, давали чай, сахар и мыло. Мыться даже заставляли, хотя в такую жару это было счастьем. В общем санитарную обстановку поддерживали как могли. Мы пробыли в лагере почти месяц, за это время в Красногорский лагерь поступило около тысячи человек, приблизительно столько же было отправлено в другие места, ведь наше место заключения оказалось пересыльным этапом, как называли его сами охранники. Нам выпала честь сидеть в лагере со многими офицерами и даже генералами, сам генерал-фельдмаршал Паулюс несколькими месяцами раннее был узником данного лагеря, но еще до моего пленения его перевели в иное место. Месяц мы практически бездельничали, и наше заключение скорее походило на дешевый курорт в провинции, только под охраной и за забором. еда, сон, мытье и медосмотры. Русские позволили вести мне дневник и дальше, наверное, в этом была их воспитательная задумка.

Мы стали свыкаться с подобным положением, больше всего страшила предстоящая пересылка.

– Если нас отправят в Сибирь, – стонал Коль, – мы попадем в гораздо худшие условия, там плохо кормят, а еще русские заставляют пленных тяжелой работой возмещать убытки, нанесенные войной.

Через месяц, заметив, что мы не проявляем каких либо признаков агрессии или неповиновения, нас стали включать в число небольших групп пленных, привлекаемых для различных работ по заявкам местных властей. Появилась возможность ненадолго покидать лагерь. Труд был неупорядоченный, обычно это происходило так. с утра на общем построении после переклички помощник начальника лагеря или другой дежурный старший офицер давал команду выделить столько-то благонадежных заключенных на очистку территории или ремонт дороги. Больше всего нам нравилось разгружать прибывшие в лагерь продукты. Несколько раз я попадал на железнодорожную станцию, разгрузка вагонов была трудной работой, но она напоминала о существовании другого мира, как бы вырывая тебя из оков плена, делала участником остальной жизни, напоминала о доме и уюте. Было щемящее тоскливо и одновременно радостно видеть, как прибывают или уходят поезда – там была свобода!

Через пару месяцев меня, лейтенанта Коля и еще нескольких немцев отвели во вторую лагерную зону, заведя в небольшую по сравнению с обычными жилыми бараками избу, больше похожую на бедный провинциальный школьный класс. Через некоторое время там появилось несколько человек немцев, называющих нас товарищами, они представились, одного из вошедших звали Вальтер Ульбрихт, ему было лет пятьдесят, другой, годившейся ему в сыновья, назвался Генрихом. Они начали с объявления, что вермахт разгромлен под Орлом, Белгородом и Курском и теперь отступает на запад – странно было слышать нотки радости по поводу этого от немцев, впрочем, я не поверил данному сообщению, мы собрали на центральном участке сильный кулак, чтобы так просто быть побежденными.

Нас в течение месяца еще несколько раз приводили во вторую зону лагеря, названной Центральной антифашистской школой. Мы слушали пропаганду без особой реакции, молча, без комментариев или вопросов. Нас пытались перековать, мы делали вид, что не понимаем, чего хотят «лекторы», так что успеха такая пропаганда явно не имела. Кроме этого, в первой зоне стала распространяться газета на немецком языке, созданная под контролем сталинской тайной полиции и администрации лагеря. В ней говорилось о создании Национального комитета «Свободная Германия», издавшего манифест, призывающий пойти против Гитлера, ведущего Германию к гибели. Моим самым близким товарищем по заключению был Коль, конечно, содержание газеты обсуждали все, но только с лейтенантом я мог быть предельно откровенным, не боясь осуждений со стороны коммунистов или фашистов.

– Как ты думаешь, под манифестом подписи нескольких наших офицеров – это сфабриковано русскими или они действительно нарушили присягу? – спросил я Коля.

– А ты еще надеешься, что германская армия сможет долго выстоять перед превосходящими силами противника? – ответил приятель по несчастью, почти процитировав газетенку. – Под Курском на каждых четырех километрах фронта дралась одна танковая дивизия, при плотной поддержке пикировщиков и штурмовиков, а русские остановили нас за неделю и теперь гонят на запад. Это конец, у нас нет больше сил и резервов сражаться и в Африке, и в России, это конец!

– И что же ты предлагаешь, присоединиться к комитету предателей?

– Я этого еще не решил, но власть Гитлера погубит страну, войну надо остановить!

Мои мысли блуждают, и я испытываю смятение. Точка зрения Коля наводила на размышления. Сотрудничество с русскими против Гитлера и войны – это измена родине или желание спасти Германию? Если Германия проиграет эту войну, то ее действительно надо прекратить как можно быстрее, пока вражеские солдаты не вступили на нашу землю, но если это произойдет, тогда надо сражаться до конца.

Была еще одна причина, по которой Коль пытался убедить меня служить русским, и как я понял, эта причина могла быть более действенна, чем политические изыски. Условия в Красногорском лагере были сносны, но нас не могли держать в нем вечно, лагерь был пересыльным, рано или поздно всех прибывших определяли в места постоянного заключения, о которых ходили ужасные рассказы. Страшнее всего было оказаться в бескрайней Сибири или на далеком востоке, откуда возвращение на родину невозможно. На ночь глядя, видимо вместо вечерней газеты или сказки перед сном, несколько лагерных балаболов причитали на весь барак вещая о голоде, морозах и жестоких наказаниях, придумываемых русскими для немецких пленных. Вас будут нещадно эксплуатировать и унижать, и вы будете мечтать о смерти как об избавлении от страданий. Я думаю, что эти рассказы специально поощрялись лагерной администрацией в целях скорейшего перевоспитания пленных в расчете, что самые слабые духом согласятся на сотрудничество. Выбор был не велик. сотрудничать с комитетом коммунистов и предателей или отправляться в производственные трудовые лагеря за Урал. По политическим убеждениям я скорее выбрал бы второе, чем измену, но каждый километр на восток удалял меня от Германии, мысли об этом выворачивали душу на изнанку. Там уж я точно не смогу помочь родине. Мы еще несколько раз говорили с Колем, наконец, приняв трудное решение. стать «оппортунистами» и пойти на мнимое сотрудничество с русскими и раннее переметнувшимися к ним немцами. Я также заявил товарищу, что буду использовать любую возможность вырваться на свободу, какой бы эфемерной не казалась эта возможность. Приятель ответил, что хоть и не станет коммунистом, но разделит судьбу пленных немцев до конца, пообещав впрочем, что не выдаст мое намерение ни в каком разе. Мы уважали выбор каждого и по-товарищески пожали друг другу руки. На следующий день мы заявили о желании сотрудничать с комитетом, а я стал продумывать все возможные варианты бегства.