Ольга Елисеева - Потемкин

Переписка Екатерины и Потемкина двух предвоенных месяцев, как никакой другой источник, показывает отношение корреспондентов к грядущему конфликту. В письме 13 июля из Царского Села императрица выражала надежду, что вскоре она увидит Григория Александровича. «Пожалуй, пожалуй, пожалуй, будь здоров и приезжай к нам невредим» [1159] РГАДА. Ф. 5. № 85. Ч. II. Л. 37. . Екатерина не ожидала скорого разрыва с Турцией и ждала возвращения князя в Петербург в ближайшее время. Она нуждалась в нем для продолжения совместной работы, так как многие дела в его отсутствие остановились.

27 июля Екатерина, быть может, сама не желая обидеть корреспондента, дала весьма болезненное для него определение их отношениям: «Между тобою и мною, мой друг, дело в кратких словах, ты мне служишь, а я признательна, вот и все тут» [1160] Там же. Ч. I. Л. 543–543 об. . Прочитать эти строчки после 13 лет союза с императрицей Потемкину было едва ли приятно. Однако он уже давно осознал особенности своего положения. «Когда все идет хорошо, мое влияние ничтожно, — говорил князь Гаррису еще в 1781 году. — Но когда у императрицы бывают неприятности, она нуждается во мне. В такие моменты мое влияние усиливается более чем когда-либо» [1161] PC. 1908. № 9. С. 439. . При всем лукавстве подобного заявления в нем скрыта доля истины: чем хуже шли дела у Екатерины, тем ласковее становились ее письма к Потемкину.

Замечателен конец письма 27 июля, показывающий приподнятое расположение духа Екатерины: «Дела в Европе позапутываются. Цесарь посылает войска в Нидерланды, король прусский и противу голландцев вооружается, Франция, не имев денег, делает лагери, Англия высылает флот, прочие державы бдят, а я гуляю по саду».

На Юге обстановка оставалась пока спокойной. Письма князя начала августа дышат редким умиротворением. Из Кременчуга Потемкин сообщил о намеченных на осень работах по посадке лесов и садов, о поиске ключей пресной воды около Екатеринослава. Он мечтал, как через много лет жители цветущего края вспомнят их добрым словом: «Наши рассказывать будут: вот роща, которую Екатерина Великая приказала посеять, вот дерево каштанное, которое она приказывала сажать на песчаных местах, а пивши хорошую воду, вспоминать будут о нашем попечении» [1162] АВПР. Ф. 5. № 585. Л. 145–146. .

7 августа из села Михайловки под Кременчугом, куда князь перебрался, спасаясь от городской жары, им было отправлено в Петербург донесение о двойственном поведении турок. Булгаков сообщал из Константинополя 1 августа, что английский, прусский и шведский министры при турецком дворе активно побуждают визиря к немедленному разрыву с Россией. Получив эти сведения, Потемкин под предлогом малозначительного поручения отправил в Очаков своего представителя — тайного советника Сергея Лазаревича Лашкарева, который обычно осуществлял контакты с очаковским пашой, — посмотреть, не ведутся ли там какие-нибудь приготовления к войне. «Он не приметил ни приуготовлений лишних, ни грубостей, какие обыкновенно от турков, расположенных к войне, бывают. Паша был учтив отменно, как и всегда с нашими бывает». Итак, самый высокопоставленный чиновник Порты на турецко-русской границе не обнаруживал враждебных намерений.

Однако Потемкин был крайне обеспокоен. «Мое представление вашему императорскому величеству при отправлении из Петербурга было, дабы протянуть еще два года, — писал он, — и теперь о том же дерзаю утруждать». Григорий Александрович опасался, что в случае скорого начала военных действий «производство работ всякое кончится», прекратится постройка кораблей, а выстроенные трудно будет вывести из Днепра, так как из-за летней жары уровень воды в реке сильно упал. «Если б возможно было протянуть без разрыву, много бы мы сим выиграли. 1-е, вся сумма, употребленная от них на вооружение, пропала бы без пользы. 2-е, другой наряд войск им был бы весьма труден» [1163] РГВИА. Ф. 52. Оп. 2. № 10. Л. 8-10. , — заключал светлейший князь.

Те же самые доводы привел Безбородко в письме к Воронцову, повторив текст донесения Потемкина почти слово в слово. «Ежели удастся до зимы остаться без войны, то турки, потеряв много на вооружение сеголетнее, едва ли будут в силах сделать такие приуготовления на будущих год» [1164] Сб. РИО. 1879. Т. 26. С. 399. . Подобные совпадения указывают на то, что Александр Андреевич знакомился с почтой князя на высочайшее имя.

Тем временем на юге, в селе Михайловка, Потемкин перенес первый приступ возобновившейся лихорадки. Усталость после путешествия, в течение которого ему, как устроителю и хозяину, постоянно приходилось пребывать в напряжении, давала себя знать. Он ослабел, и притаившаяся болезнь вновь напомнила о себе. Сначала Григорий Александрович ничего не сообщил императрице, но в письме 14 августа допустил оговорку, сказав, что уже поправляется. Из-за сильной засухи и жары князь приказал остановить все работы, чтобы не изматывать людей. В то же время, учитывая возможность обострения ситуации на границе, Григорий Александрович «войскам наказал собираться к Ольвиополю» [1165] АВПР. Ф. 5. № 585. Л. 148. .

19 августа из Петербурга на юг полетело новое письмо императрицы: «Я с первым цареградским курьером ожидаю из двух приключений одно: или бешеного визиря и рейс-эфенди сменят, либо войну объявят» [1166] ОР РНБ. Ф. 73. № 262. Л. 3. . Императрица рассчитывала на позицию престарелого султана Абдул-Гамида I, не желавшего войны, но он вынужден был уступить под сильным давлением верховного визиря Юсуф-паши и нескольких европейских дипломатов, обещавших Турции кредиты и военную помощь со стороны Пруссии, Англии и Швеции.

5 августа Булгаков, приглашенный на дипломатическую конференцию при турецком дворе, услышал требование о возвращении Крыма, вслед за чем был арестован и препровожден в Семибашенный замок. Это означало объявление войны. «При провожении чины Порты почти плакали, — доносил в Петербург об обстоятельствах своего ареста Яков Иванович, — дорогой, кроме уныния на всех лицах не было приметно, и ни одного слова никто не произнес. Его (визиря. — О. Е.) несчастье, что никто на войну идти не хочет» [1167] Сб. РИО. 1879. Т. 26. С. 190–191. . Послу удалось спасти важнейшие документы, шифры, архив и деньги. «В Едикуле сидел я с 5 августа 1787 по 5 ноября 1789 года, всего 825 дней», — пометил Булгаков позднее в своей записной книжке [1168] Соловьев С. М. История падения Польши. С. 174. .

Нетрудно себе представить чувства светлейшего князя при известии об аресте его старого университетского товарища, с которым Потемкина связывали 20-летние дружеские отношения. «Война объявлена. Булгаков посажен в Едикул, — писал он императрице 21 августа. — …Прикажите делать большой рекрутский набор, …трудно нашим держаться, пока какая помощь не подойдет» [1169] АВПР. Ф. 5. № 585. Л. 150. . «Стремление все теперь идет на меня, — продолжал он на следующий день. — Войска мои подходят, однако же прежде пятнадцати ден уповать нельзя… Бугская граница нельзя чтоб не пострадала от первого движения» [1170] Там же. Л. 149. . Возникал закономерный вопрос: почему войска находились близко (на расстоянии 15-дневного марша), но все же не непосредственно на границе с Турцией? И почему так называемый «сильный» рекрутский набор не был произведен для полного укомплектования армии еще в мирное время? Ответ очевиден: подведение войск прямо к границе и большой рекрутский набор послужили бы для Турции неопровержимым доказательством того, что Россия собирается напасть на нее, а Потемкин старался не спровоцировать конфликт.