Владимир Мономах - Русская правда. Устав. Поучение

Гётц подчеркнул, что одно уже расположение статей о закупах «непосредственно» за статьями о долговых отношениях (А, 47–55; ср. выше, Ланге) показывает, что закупничество – не отношение по найму, а отношение по займу. Но это местоположение показывает и то, что закупничество является не «добровольно-договорным» (vertragsmässig-freiwilliges), а «недобровольным» (unfreiwilliges), должник становится закупом «лишь тогда, когда он не в состоянии вернуть ссуду, а кредитор настаивает на удовлетворении своих притязаний». До того, в ст. 55, речь была о продаже несостоятельного должника; ст. 56 сл. имеют дело с «долговым холопством» (Schuldknechtschaft). «Продажа за долги (Schuldverkauf) имела место при собственно купеческих долгах», когда сумма долга была велика; наоборот, «Schuldknechtschaft мы имеем право рассматривать, как ultima ratio [244]кредитора в случаях более мелких долгов, сделанных частными лицами» (не в торговле, а в «частной жизни»).

Статьи 56 сл. являются, таким образом, «логическим продолжением статей о продаже за долги». «Личность должника отдается в заклад не при самом получении ссуды, а лишь когда должник добровольно или по принуждению признает свою неспособность вернуть ссуду. Следовательно, закуп есть Schuldknecht, закупничество – Schuldknechtschaft. Что Schuldknechtschaft вообще вступает в силу и когда оно наступает, не столь точно описано и специально оговорено в Русской Правде, как то было с продажей за долги в ст. 68 [А, 55]. Schuldknechtschaft в ст. 71 [А, 55] молчаливо предполагается уже существующим». Гётц цитировал здесь Lex Baiuvariorum(II, 1): «Si vero non habet, ipse se in servitio deprimat et per singulos menses vel annos, quantum lucrare quieverit, persolvat cui deliquit, donec debitum universum restituat» [245],– и указывал, что в Русской Правде при ст. 56–62 «недостает вводной статьи общего содержания» в этом же роде.

Таким образом, указание Яковкина [94; с. 112, примеч.], что Гётц «повторил тут воззрения Ланге» (ср. выше) есть плод недоразумения: Ланге не ограничивал закупничество одним эвентуальным [246]обращением должника в закупа, а, поскольку приписывал возникновение его и продаже за долги (по ст. 55), не противопоставлял крупных должников-купцов мелким. Гётц потому и не ссылался в этом пункте на Ланге, что пришел к изложенной конструкции лишь в поисках западноевропейских аналогий русских институтов, хотя в данном случае и «не пошел по этому пути дальше констатирования отдельных, мало выясняющих сущность отношений, аналогий» [94; с. 113] в сфере норвежского Schuldknechtschaft’a, оставив в стороне «долговое холопство, возникшее как из невозможности уплатить штраф (für Unvermögen zur Busszahlung), так и из договора (vertragsmässig)» (в германском праве вообще), и обратившись к «древненорвежским источникам» [247], которые «не высказываются о том, что кредитор мог прибегать просто к задержанию за долг (Schuldhaft) также и при всех других долговых отношениях, когда он другим путем не мог получить платежа, что весьма мыслимо в случаях, предусмотренных Русской Правдой» [2; т. III, с. 266 сл.].

Покровским была принята, в части, касавшейся происхождения закупничества, конструкция И. И. Яковкина. «Норманнов… варягов привлекли и к русским славянам прежде всего меха… Но очень скоро… они открыли здесь товар, гораздо более ценный и прибыльный: рабов… Варяжский челядин [в Краткой Правде] оказывается имуществом, охраняемым особенно тщательно… Обрусевший норманн оставался работорговцем. Интересы невольничьего торга определяли политику создателей “Киевской державы”… Первичной формой добывания челяди был просто захват… ополониться [248]челядью было заветной мыслью всякого князя и его дружины – спор из-за “столов” только прикрывал экспедиции за живым товаром… Но рядом с прямым захватом постепенно выработались более мирные способы порабощения. Из Русской Правды мы узнаем о систематических попытках обращать в рабство наемных слуг, “вдачей”. Еще большее значение имело долговое холопство, закупничество – причем интересно, что самый юридический институт в этом случае пришел к нам из Скандинавии.

“Закуп” Русской Правды – точная копия долгового раба скандинавских Правд. Княжеские усобицы и тут подготовили почву: разоряя земледельческое население, они все чаще и чаще заставляли последнее прибегать к займам у крупных собственников, которыми были те же обрусевшие варяги. Так норманнское нашествие с чрезвычайной быстротой создало на Руси рабовладельческую культуру… систематически подрывавшую основы всякой культуры, уничтожая ее создателя, славянского крестьянина». – «Древнерусское крупное землевладение опиралось на рабовладение…

Конкуренция холопьего труда доканчивала то, что было начато войною и грабежом: разорившийся крестьянин мог себе найти работу, только соглашаясь стать на один уровень с холопом. Хозяин бил его наравне со своими холопами, а иногда и продавал вместе с ними, причем постановления Русской Правды, запрещавшие продавать закупа, едва ли имели больше значения, чем всякие другие бумажные гарантии прав “трудящихся масс”… Князья попросту не отличали смердов от своих холопов: а “холопов наших и смердов выдайте”… Так путем экспроприации крестьянства создавалось в Древней Руси крупное землевладение… Современное земледелие немыслимо было без рабочего скота, а его было мало, и всего меньше его было у крестьянской массы. На этом и держалась экономическая зависимость этой массы от помещиков… Закуп был задолжавшим крестьянином… ссуда, которую получал закуп, состояла в сельскохозяйственном инвентаре, – плуге, бороне и лошади… И это явление провожает нас через всю “Древнюю Русь” до XVII в.» [67; с. 41–42, 45–46].

А. Н. Филиппов , изложив обе теории закупничества (найма и займа), не видел «возможности решить вполне категорически, которая из [них]… может быть признана вполне приемлемой» – по «недостаточной определенности сведений наших первоисточников». «Сравнительное же изучение вопроса об образовании в древних обществах состояния, подобного состоянию наших закупов (т. н. liti, aldiones и т. п.), показывает, как нам кажется, что происхождение их было весьма сложно и едва ли его можно приурочить к одной какой-либо форме договора» [90; с. 219 сл.].

М. К. Любавский еще в 1890-х годах, руководствуясь западнорусским материалом, склонявшийся к тому, что «скорее можно согласиться с мнением Сергеевича, считающего закупа наймитом», но и прибавлявший, что «наймитом его считать вполне нельзя, потому что наймит не за долг работал, а за жалованье… и не был так связан с господином, как закуп» [54; с. 393–395], в 1915 г. категорически высказался, что, под влиянием роста частновладельческого «сельского хозяйства», «землевладельцы стали пользоваться для него наемным трудом. Некоторые наймиты запродавали свой труд, т. е. брали вперед наемную плату, купу, становившуюся таким образом их долгом, который они погашали своею работою» [53; с. 119].