Павел Фокин - Блок без глянца

Александр Александрович много раз слышал «Кармен» в том же пленительном исполнении.

Анна Андреевна Ахматова:

В одно из последних воскресений 1913 года я принесла Блоку его книги, чтобы он их надписал. На каждой он написал просто: «Ахматовой – Блок». А на третьем томе поэт написал посвященный мне мадригал: «„Красота страшна“ – Вам скажут…». У меня никогда не было испанской шали, в которой я там изображена, но в это время Блок бредил Кармен и испанизировал и меня. Я и красной розы, разумеется, никогда в волосах не носила. Не случайно это стихотворение написано испанской строфой романсеро.

Александр Александрович Блок. Из записной книжки 1913–1914 гг.:

14 февраля. «Кармен» – с мамой. К счастью моему, Давыдова заболела, и пела Андреева-Дельмас – мое счастие.

Александр Александрович Блок. Из письма Л. А. Андреевой-Дельмас. 14 февраля 1914 г.:

Я смотрю на Вас в «Кармен» третий раз, и волнение мое растет с каждым разом. Прекрасно знаю, что я неизбежно влюбляюсь в Вас, едва Вы появитесь на сцене. Не влюбиться в Вас, смотря на Вашу голову, на Ваше лицо, на Ваш стан, – невозможно. Я думаю, что мог бы с Вами познакомиться, думаю, что Вы позволили бы мне смотреть на Вас, что Вы знаете, может быть, мое имя. Я – не мальчик, я знаю эту адскую музыку влюбленности, от которой стон стоит во всем существе и которой нет никакого исхода. Думаю, что Вы очень знаете это, раз Вы так знаете Кармен (никогда ни в чем другом, да и вообще – до этого «сезона», я Вас не видел). Ну, и я покупаю Ваши карточки, совершенно непохожие на Вас, как гимназист и больше ничего, все остальное как-то давно уже совершается в «других планах» (дурацкое выражение, к тому же Вы, вероятно, «позитивистка», как все настоящие женщины, и думаете, что я мелю вздор), и Вы (однако продолжаю) об этом знаете тоже «в других планах», по крайной мере когда я на Вас смотрю, Ваше самочувствие на сцене несколько иное, чем когда меня нет (думаю все-таки, что все это понятно художникам разных цехов и без теософии; я – не теософ).

Конечно, все это вздор. Кажется, Ваша Кармен – совершенно особенная, очень таинственная. Ясно, что молитва матери и любовь невесты от гибели не спасут. Но я не умею разделить – моя проклятая влюбленность, от которой ноет сердце, мешает, прощайте.

Александр Александрович Блок. Из записной книжки 1913–1914 гг.:

2 марта. Я страшно тороплюсь в «Кармен». На афише Давыдова, но я тороплюсь, весь день – тревога. Разбрызгиваю слишком много духов.

Беру 8-й ряд. Вхожу, когда уже началось, увертюра пропущена, уже солдаты на сцене, Хозе еще нет. Рядом оказывается (через даму) председатель общества поэтов. Я жду Кармен (Хозе – тот же, Микаэла – та же). Рядом садится паршивый хам – офицер, громко разговаривающий с дамой. Выходит какая-то коротконогая и рабская подражательница Андреевой-Дельмас. Нет Кармен.

Антракт. Я спрашиваю у пожилой барышни (по-видимому, главной) правого прохода, будет ли еще Андреева-Дельмас. – «Нет, она больше не служит. Да она здесь в театре, сейчас со мной говорила».

Я курю и ищу среди лиц. Нет. Я спрашиваю барышню: «Вы мне покажете Андрееву-Дельмас?» Она мило идет, показывает в партер и говорит: «Вот сейчас смотрит сюда, рыженькая, некрасивая».

Я иду ближайшим проходом. Встречаю суровый взгляд недовольных, усталых, заплывших глаз. Прохожу на свое место (далеко). Не сидится. Я перехожу назад, в темноте, близко от нее, сажусь. Начинаются танцы, сегидилья.

Я смотрю налево. Чуткость скоро дает себя знать. Она оглядывается все чаще. Я страшно волнуюсь.

Антракт. Я прохожу мимо. Она уходит и стоит с актером около входа за кулисы. Может быть, спрашивает, кто такой, когда я нарочно и неловко прохожу мимо.

Антракт кончается, я сажусь. Ее нет. За занавесом ужо голубая ночь (в горах). Она проскальзывает тихо и садится на свое место. Все чаще смотрит в мою сторону. Я вне себя, почти ничего не слушаю. Иногда явственно овал ее лица в темноте обращен ко мне. Перед занавесом, еще в темноте, я прохожу мимо. Она бросает взгляд, быстро отворачивается, когда я прохожу к выходу, – и точно ждала, что я подойду.

В антракте я вижу опять издали, что она стоит с кем-то у входа за кулисы. Сергей Штейн; m-me Ростовцева подходит. Разговор: «…Разве Андреева-Дельмас лучше? Я ее много раз видела. Она замужем за Андреевым (баритоном). Она прежде пела в оперетке… Миленькая (?)». (Я начинаю путаться.)

Свет гасят, вступление к 4-му акту, я жду. Уже толпа, уже торреадор. Ее нет. Я решаю ждать Хозе. Вот и Хозе, ее нет, на сцене, бездарно подражая ей, томится Давыдова. Я ухожу.

Внизу у вешалок – мой служитель: «Да вот она там всегда раздевается, спросите у того». – Спрашиваю в глубине: «Высокая, светлые волосы, – да сейчас ушли» (полячишка).

Выхожу – мокрая метель. Иду по Торговой, боюсь и надеюсь догнать. Дворник огромного углового дома (Екатерининский канал и Мастерская) – пьяный. – «Здесь, с черного хода». – «А другого нет?» – «Нет». – «Да вы уверены?» – «Да». – «Она живет одна, или с мужем?» – «Да, одна». – «Она сейчас вернулась?» – «Да, кажется. Да». – «Так в ворота?» – «Да». Отхожу. – «Что ж, так и уйдете, не зайдете к ней?» – «Нет, мне надо только узнать».

С набережной – швейцариха. – «Нет, кажется, войти в подъезде рядом». Окончательно теряюсь.

Проходит веселая компания.

Возвращаюсь домой, сбитый с пути.

Так как она – женщина, в ней бездны, которые чувствуют меня. У нее сейчас мелькает мысль обо мне (она спит, верно). Слабое утешение. О, как блаженно и глупо – давно не было ничего подобного. Ничего не понимаю. Будет еще что-то, так не кончится.

Милая, она была простужена – сморкалась, чихала и кашляла. Как это было прекрасно, даже это.

Где же и когда я еще ее встречу? Я ленив, труслив и слаб. Но есть же во мне все-таки интересность какая-нибудь – более, чем опереточная, чем вообще актерская.

Что дальше будет?

4 марта. Дождь. Либретто на Морской, в музыкальном магазине. – «Есть у вас карточки Андреевой-Дельмас?» – «Нет. Она сама только что была у нас, покупала ноты». На секунду теряюсь.

5 марта. В фотографии императорских театров. – «Все вышли, но она будет на четвертой неделе опять сниматься – в «Кармен» и так. Была – головка в простом платьи. Теперь у нее грим хороший. Позвоните, мы вам скажем, когда будут готовы». – Мокрая метель. ‹…›

11 марта. В фотографии императорских театров телефонный аппарат испорчен. Пишу ей письмо с просьбой сняться. Написав, опять звоню в фотографию императорских театров. Отвечают: «Кто спрашивает?» – «Частное лицо». – «Не знаю, у нас не записано, в книжке нет, может быть, она на словах передавала».

Звоню на музыкальные курсы Волковой-Бонч-Бруевич. – «Артистка Андреева-Дельмас преподает у вас?» – «Нет, больше не преподает». – «А она в Петербурге?» – «Не могу сказать». – «Почему она не преподает?» – «Это уж я не знаю почему».