Владимир Жданов - Добролюбов

Добролюбов с некоторым удивлением узнал об этом; он считал, что ограниченность интересов и неразвитость его бывшего товарища, а теперь и родственника (сестра Лебедева вышла замуж за дядю Добролюбова, Василия Ивановича) мешают ему стать творческим человеком. «Оно, конечно, ружье — штука не философская, но все-таки изобретение и смирение разума как-то в голове моей не совмещались». Когда же Лебедев пришел, то Добролюбов с великой радостью прочел в его глазах «пробуждающуюся мысль». Проговорив с ним полчаса, он понял, что влияние Флегонта Василькова, с которым общался Лебедев в Нижнем, дало благотворные результаты: «Митрофан мой не то, что был прежде. Два года тому назад читал я ему стихи «Русскому царю», и он ужасался, теперь он готов и даже стремится читать все, что только может указать ему истину, и просил меня руководить его чтениями. Увидим».

Через несколько дней Лебедев получил от своего товарища книгу Герцена «О развитии революционных идей в России».

Как-то в начале января профессор латинской словесности Благовещенский, перед тем как приступить к лекции, подозвал к себе студента Добролюбова и сказал, что он порекомендовал его некоему Татаринову в качестве домашнего учителя для его пятнадцатилетней дочери. Это обрадовало и взволновало Добролюбова. Ему очень недоставало тепла, уюта, ласки. Собираясь на другой день ехать на Моховую к Татариновым, он записал: «Что, если она хорошенькая и умная девушка?.. Что, если это доброе и радушное семейство?.. В теперешнем своем настроении я рад всякой живой душе, которой мог бы говорить о своих душевных тревогах…»

В шесть часов вечера, полный надежд и опасений, он предстал перед усатым симбирским помещиком, недавно приехавшим в Петербург с женой и дочерью. После нескольких слов новый знакомый, свирепый только на первый взгляд, понравился Добролюбову. Он имел университетское образование и оказался человеком довольно свободных взглядов; в ответ на осторожные вопросы о характере будущих занятий он прямо заявил, что учитель может внушать ученице все, что считает справедливым, не стесняясь «ни православием, ни монархизмом». Это очень обрадовало Добролюбова, и он сказал:

— В таком случае занятия с вашей дочерью будут для меня истинным наслаждением.

Тут же выяснилось, что Татаринов, будучи сам помещиком, тем не менее «стоит за освобождение крестьян». Уважение к нему Добролюбова возросло еще больше, когда он узнал, что после столкновения с симбирским губернатором его новый знакомый был сослан в деревню и в этой связи приобрел репутацию опасного вольнодумца. Впоследствии, в конце 50-х годов, он был привлечен к работе по подготовке крестьянской «реформы» и сблизился со многими либеральными деятелями того времени; в его доме собиралось большое общество, велись разговоры на тему о предстоящем «освобождении»; случалось бывать здесь и Добролюбову, тогда уже известному публицисту, — он появлялся в этом либерально-дворянском салоне для того, чтобы узнавать самые последние новости от людей, близко стоящих к правительственному комитету по крестьянским делам.

В Г Белинский

А И Герцен.

На другой день после первого знакомства Добролюбов пришел на урок к Наташе Татариновой. Он встретил застенчивую, неловкую, краснеющую девушку, почти бессловесную от смущения. Мы знаем об этом не только из записей в добролюбовском дневнике, но и со слов самой Наташи. В своих воспоминаниях она так рассказывает о первом уроке:

«…Добролюбов подумал немножко, посмотрел на меня через очки и заговорил. «Как он смотрит, — подумала я, — на молодого не похож». Когда я теперь припоминаю выражение его взгляда, я нахожу, что это замечание было довольно верно. Его небольшие, не помню, серые или карие глаза смотрели совершенно спокойно, как редко смотрят глаза у молодых людей.

— Мы с вами будем заниматься словесностью, — сказал он, — вы, вероятно, уже имеете некоторое понятие о русских писателях?

У меня по обыкновению язык прилип к гортани от робости.

— Да… — прошептала я.

— Каких же писателей вы читали?

Я молчала.

— Может быть, вы. читали что-нибудь из Пушкина, Лермонтова, Гоголя?

— Да…

— Что же именно?

— Все…

— Вот как! Который же из них вам больше нравится?

Я молчала.

— Пушкин, например, вам нравится?

— Да…

— Что же именно из его сочинений вам больше нравится, поэмы ли, проза ли, лирические ли стихотворения?

Я упорно молчала, потупя глаза в землю… В таком роде продолжался весь урок».

Добролюбов перестал задавать вопросы и начал свою лекцию. Больше часа говорил он о русской литературе, проследив ее развитие от древности до последнего времени. Вскоре он обнаружил, что его ученица довольно развита и начитанна. Однако ему очень долго не удавалось найти с ней общий язык. После нескольких уроков Добролюбов записал: «Наташа все молчит и только отвечает на мои вопросы, и то как будто нехотя. Бог ее знает, что нужно, чтобы сколько-нибудь возбудить ее любопытство». Он в первое время: ощущал некоторую неловкость, плохо представляя себе интересы ученицы, и поэтому сам был недоволен занятиями. «До сих пор этого со мной не бывало, — читаем мы в дневнике. — Мне кажется почему-то, что и мной не совсем довольны. Ну, да чорт с ними! Буду делать по-своему, не стесняясь, потому что нужды в них никакой не имею».

И он, стал «делать по-своему», то есть развивать перед юной слушательницей свои излюбленные идеи, толковать о «социальных вопросах», не считаясь с возрастом Наташи (она казалась ему ребенком). Он говорил, например, о русских народных песнях — и не упускал случая упомянуть о грубости семейных отношений в крепостной России, о рабском положении женщины. Рассказывая о русских писателях, он также оставался верен себе: высмеивал Карамзина, который был во Франции во время революции 1789 года, но интересовался только природой; осуждал монархические тенденции у Жуковского; резко отзывался о стихах крепостника Фета и т. д. Касаясь лучших произведений русской литературы, Добролюбов говорил своей ученице:

— Я не буду вам толковать о художественных красотах, обо всем этом и без меня вы будете много слышать и читать. Я же постараюсь выяснить, какая сторона жизни выражалась в таком-то произведении, какие мысли высказал такой-то писатель, были ли у него вообще какие-нибудь мысли.

Вряд ли он возлагал большие надежды на способность помещичьей дочки к восприятию передовых мнений; скорее всего он относился к этому так же, как в случае с архиереем Феофилом; может быть, и вспомнит когда-нибудь его слова… И тем не менее вскоре он заметил, что его лекции вызывают интерес. Тогда и он почувствовал себя увереннее и проще. «Сегодня мне показалось на уроке у Татаринова, что ко мне несколько расположены… Решившись действовать по-своему, я как-то более в своей тарелке, более развязен и положителен в своих замечаниях и способе занятий, нежели я сам ожидал…»