Владимир Жданов - Добролюбов

В семье Чернышевских Добролюбову пришлось испытать серьезное увлечение: сестра хозяйки дома, 19-летняя Анна Сократовна, стала предметом его нежной влюбленности.

Они познакомились еще зимой в Петербурге. Ольга Сократовна с сестрой постоянно приглашали Николая Александровича на прогулки по Невскому, которые они любили совершать в предобеденные часы. Случалось им кататься на лошадях, бродить по магазинам Гостиного двора. В мае, после переезда на дачу, они стали видеться чаще. Анюта охотно кокетничала с Добролюбовым и нравилась ему все больше и больше. По словам Чернышевского, он полюбил ее «простым, добрым, беззаветным чувством благородного юноши». После некоторых колебаний он, наконец, решился и сделал ей предложение. Сначала Анюта ответила отказом; светская девушка, любившая балы, справедливо, по мнению Чернышевского, рассудила, что она и он не пара. Однако по другим, несколько противоречивым, сведениям она была не так уж легкомысленна, и предложение Добролюбова в конце концов было принято. Тогда в дело вмешалась старшая сестра, решившая расстроить эти планы.

— Какая же жена ему Анюта? — говорила Ольга Сократовна. — Она милая, добрая девушка, но она пустенькая девушка. Ни за что не соглашусь испортить жизнь Николая Александровича для счастья моей сестры!

По требованию жены Чернышевский должен был отвезти Анюту в Саратов, к родителям. Он рассказывает, что перед отъездом «разлучаемые все плакали, сидя рядом и по временам обнимаясь. Добролюбов плакал, как девушка». Потом он жаловался Чернышевскому на жестокость Ольги Сократовны.

В конце концов Анюта уехала на родину, где она вышла замуж до крайности неудачно. Добролюбов долго не мог ее забыть. Осенью, вскоре после ее отъезда, он писал Бордюгову: «У меня остался только ее портрет, который стоит того, чтоб ты из Москвы приехал посмотреть на него… Я часто по нескольку минут не могу от него оторваться… Это такая прелесть, что я не знаю ничего лучше…»

Добролюбову, жившему слишком мало, не суждено было встретить женщину, которая была бы ему «парой», то есть могла бы понять и разделить его стремления. А он мечтал именно о такой любви, основанной на сходстве интересов и убеждений. Однажды Бордюгов написал, что читает журнальные статьи Добролюбова вместе со своей подругой, которая восхищается его остроумием; Николай Александрович ответил в Москву своему товарищу: «Я не задумаюсь признаться, что завидую твоей жизни, Твоему счастью. Если бы у меня была женщина, с которой я мог бы делить свои чувства и мысли до такой степени, чтобы она читала даже, вместе со мною, мои (или, положим, все равно — твои) произведения, я был бы счастлив и ничего не хотел бы более. Любовь к такой женщине и ее сочувствие — вот мое единственное желание теперь…»

Сознание невозможности осуществить это желание мучило Добролюбова, наполняло его душу тоской. Однако эта тоска прорывалась у него очень редко, может быть только в письмах к другу, с которым он привык делиться своими сердечными переживаниями. Окружающие ничего о них не знали, да и трудно было предположить, что у этого человека, буквально Сгоравшего в трудах, еще оставалось время подумать о себе, о своей личной жизни. Чернышевский вспоминает: «Я ровно ничего не знал о том, Что делает, что чувствует Добролюбов, знал только: он пишет…»

Писал он необычайно много и неутомимо. По словам Чернышевского, иногда он: обещался отдохнуть, но «никогда не в силах был удержаться от страстного труда. Да и мог ли он беречь себя? Он чувствовал, что труды его могущественно ускоряют ход нашего развития, и он торопил, торопил время…» Необычайной зрелостью мысли и таланта отмечено все, что вышло из-под его пера в последние два года жизни. Вслед за статьей об обломовщине последовали одна за другой такие статьи, как «Темное царство», «Когда же придет настоящий день?», «Черты для характеристики русского простонародья», «Луч света в темном царстве». Это были подлинные манифесты передовой литературно-общественной мысли. Каждое из боевых выступлений Добролюбова знаменовало собой новый этап в развитии политической мысли и эстетической теории революционной демократии. Каждая из этих статей имела огромный общественный резонанс, оказывала прямое влияние на умы молодежи.

Авторитет Добролюбова как критика и публициста неизмеримо вырос, это признавали даже его противники. «Уж одно то, что он заставил публику читать себя, что критические статьи «Современника», с тех пор, как г. — бов в нем сотрудничает, разрезываются из первых, в то время, как почти никто не читает критик, — уже одно это ясно свидетельствует о литературном таланте г. — бова. В его таланте есть сила, происходящая от убеждения». Так писал о Добролюбове Достоевский, выступивший с полемической статьей против литературно-политических позиций «Современника» и Добролюбова.

Достоевский не видел, что сила молодого критика была не только в литературном таланте, но прежде всего в том, что этот талант служил правому делу, служил народу, отвечал насущным запросам времени. Именно поэтому ему нетрудно было заставить публику читать себя. Революционно настроенная молодежь видела в нем своего идейного вождя и наставника. Вместе с Чернышевским Добролюбов стоял во главе освободительного движения своего времени.

Лучшие его критические статьи, посвященные пьесам Островского, романам Гончарова и Тургенева, произведениям демократических писателей и поэтов, служили революционной заповедью и учебником жизни не только для современников критика, но и для многих поколений борцов за свободу. В чем же заключалась причина их громадного общественного воздействия, далеко выходящего за пределы литературы? Прежде всего в блестящем умении Добролюбова связывать литературу с жизнью, применять тот прием, который он сам определял так: «толковать о явлениях самой жизни на основании литературного произведения». Вот почему критик высоко ценил правду в искусстве и настойчиво требовал ее от художника. Он дорожил каждым произведением, в котором находил хотя бы крупицу правды, позволявшую ему «изучать факты нашей родной жизни». Он был убежден, что произведения художника-реалиста «дают законный повод к рассуждениям о той среде жизни, о той эпохе, которая вызвала в писателе то или другое произведение. И меркою для таланта писателя будет здесь то, до какой степени хорошо захвачена им жизнь, в какой мере прочны и многообъятны те образы, которые им созданы».

В то время вся общественная жизнь, вся общественная борьба сводилась к «крестьянскому вопросу». Отразить в этих условиях правду жизни в искусстве — значило обнажить гнилость крепостнического режима, показать силы, зреющие в народе и направленные на уничтожение отживающего общественного порядка.