Владимир Жданов - Добролюбов

Почему так влекут к себе юношу эти темы? Да потому, что его любимая мечта — стать поэтом, прославиться на этом поприще. Недаром он упоминает в дневнике о своих «планах славолюбия» (правда, пытаясь осудить их по религиозным мотивам). С этими планами связаны и его думы о будущем, то мрачные и тяжелые («безотрадно, мрачно в будущность гляжу…»), то светлые и полные надежды.

«Надежды» — так и называется стихотворение, написанное 6 октября 1850 года. Здесь в довольно наивной форме высказаны очень серьезные мысли и прежде всего — уверенность в своих силах, которые мальчик надеется посвятить какому-то большому делу. Он говорит об «огне» в своей душе, о своих способностях, которые не должны пропасть даром; его волнует предчувствие, что он не проведет жизнь, «как и все»:

Какую же пользу надеялся он принести отчизне, какому делу мечтал посвятить свои силы? Вряд ли можно сомневаться в том, что это были мечты об общественной деятельности, о литературе, о служении отчизне пером поэта или писателя. В этом убеждает не столько само стихотворение «Надежды», сколько общая устремленность всех ранних стихов, с их двумя постоянными темами — участь поэта и тревожные раздумья о будущем. Здесь уместно вспомнить слова Чернышевского, которому было «известно доподлинно», что Добролюбов «уже в самой ранней юности начертал свой вполне определенный жизненный план и ясно наметил цель своей жизни и деятельности…».

Есть в детских тетрадях и еще очень важное стихотворение, написанное весной 1851 года. Оно так и озаглавлено — «Будущее». Автор говорит здесь о тяжелых днях, которые ждут ею впереди, и вместе с тем заявляет о своей готовности выдержать «смертельный бой» с судьбой, сохранить свой «великий дух» в неравной борьбе. Что же это за борьба, за что собирается сражаться молодой поэт? Ответ на эти вопросы содержится в самом стихотворении:

Несмотря на отвлеченный характер этих признаний, мы вправе сделать вывод, что в юношеских мечтах о своей будущей судьбе Добролюбову рисовался — пусть еще неясный — образ мужественного деятеля, готового пострадать за свои убеждения, образ поэта — борца за правду. Если даже этот образ сложился не без влияния каких-то литературных источников, в частности лермонтовской поэзии, все равно он характерен для Добролюбова.

Страстное стремление стать литератором неудержимо крепло в его сознании. Знаменательно, что, даже решившись ехать в столицу и мечтая об университете, он видел в этом только средство к достижению заветной цели. Он так и записал в дневнике: «Главным образом соблазняет меня авторство, и если мне хочется в Петербург, то не по желанию видеть Северную Пальмиру, не по расчетам на превосходство столичного образования: это все на втором плане, это только средство. На первом же плане стоит удобство сообщения с журналистами и литераторами…»

редставим себе глухую провинцию николаевского времени. Сотни верст до культурных центров. Косный быт и поповская среда, где на юношу-семинариста смотрят как на будущего священнослужителя, церковного проповедника. А юноша давно уже знает, что ему предстоит совсем другая судьба. В груди его зреют необъятные силы, в голове теснятся смелые замыслы. Но они так не вяжутся со всем тем, что его окружает! Вокруг плотной стеной стоят невежество, пошлость, грубость и темнота. Он сам еще далеко не свободен от власти привычного быта, от цепких «предрассудков старины». И тяжелые сомнения проникают в его душу, находят выход в стихах, в дневниковых записях: хватит ли у него сил, чтобы пробить эту стену? «На что ты надеешься?» — говорит ему внутренний голос. «Что тебя здесь ожидает? — записывает юноша в дневнике. — Тебе суждено пройти незамеченным в твоей жизни, и при первой попытке выдвинуться из толпы, обстоятельства, как ничтожного червя, раздавят тебя… И ничего ты не сделаешь, ничего не можешь ты сделать, несмотря на всю твою самонадеянность…» В такие минуты ему вспоминался «желчный стих» Лермонтова:

Это было не только сомнение в своих силах. Это было начало душевного кризиса, который должен был привести к решительному разрыву с традициями и понятиями среды, с патриархальным мировоззрением.

В сознании юноши зародилась мысль о необходимости такого разрыва. Вместе с тем росла его уверенность в своих силах, вытеснявшая настроения безнадежности и уныния. Это был сложный процесс, сопровождавшийся мучительными колебаниями, раздумьями, поисками друзей, на которых можно было бы опереться.

Август и сентябрь 1852 года были бурными для его душевной жизни. «Во мне происходила борьба, тем более тяжелая, что ни один человек не знал о ней во всей ее силе», — так записал Добролюбов в дневнике. Внешним поводом к этой борьбе были разговоры и споры с отцом на тему о своем будущем. Добролюбов не хотел медлить. Решив для себя вопрос об университете, он не мог и подумать о том, чтобы провести еще два года в опостылевшей ему семинарии. Семинария стояла на пути всех его планов.

И вот однажды, набравшись духу, он заговорил с отцом об университете. Но его проект был немедленно отвергнут. Отец сказал, что столичная жизнь слишком дорога и если уж ехать в столицу, то поступать надо не в университет, а в духовную академию. Затем он начал подробно перечислять преимущества духовного образования, ссылаясь на своих знакомых, которые успешно учились в академиях, причем не только в Петербурге, но и в Москве и в Казани.

Еще несколько раз Добролюбов заводил с родными разговор на ту же тему, но по-прежнему безуспешно.

Все это, конечно, очень его волновало и тревожило. Но вряд ли можно думать, что только здесь был заключен источник той душевной борьбы, о которой он вспоминает в дневнике. Подлинные ее причины лежали гораздо глубже: юноша начал сомневаться в тех истинах, которые считались непреложными и незыблемыми в окружающем его мире, он начал сомневаться в справедливости устоев этого мира и впервые ощутил ту пропасть, которая вскоре должна была лечь между ним и воспитавшей его средой.

Вполне закономерно, что этот назревавший конфликт принял прежде всего форму столкновения с религией. Религиозные представления, словно паутиной, опутывали ищущее сознание, тормозили развитие этой активной натуры, жаждущей найти реальное и справедливое мировоззрение. И здоровый инстинкт подсказал необходимость отрешиться прежде всего от религии, моральной и идейной основы, на которой покоилась окружающая жизнь.