Григорий Грум-Гржимайло - По ступеням «Божьего трона»

До следующего многоводного протока Манаса оказалось около 5 км, которые мы шли большею частью галечником, поросшим местами мирикариями и облепихой. Но сай тянулся и дальше, причем самый крупный булыжник оказался именно в западном его борту, где протекал один из незначительнейших манасских рукавов.

На одиннадцатом километре от Суй-лая мы вступили в большое селение Ши-хэ-цзи со смешанным населением. Им закончился Манасский оазис, а дальше дорога выходила на солонцовую степь, поросшую камышом. В более сухих местах к этим камышам примешивался чий (Lasiagrostis splendens) и кустарник, иногда кое-где виднелись даже группы деревьев, тем не менее, благодаря отсутствию проточной воды, местность эта оказалась непригодной для оседлого человека; по крайней мере, проходя ею, мы нигде не заметили следов старой культуры.

Камышами мы шли километров пятнадцать до карагачевого леса, орошаемого восточным рукавом р. Улан-усу. Летом буйная, многоводная, она теперь совсем пересохла, и о ее недавнем существовании свидетельствовали теперь лишь до дна промерзшие лужи. Говорят, что такое пересыхание – явление обычное для этой реки и что жители раскинувшегося тут небольшого селения пользуются в холодное время года почти исключительно водою близлежащих солоноватых ключей.

В этом селении мы остановились, чем брат и воспользовался, чтобы поохотиться на водившихся тут фазанов; дорогой же мы то и дело вспугивали чилей (Perdix barbata Verr. et des Murs), немалое число коих и легло под меткими выстрелами наших ретивых охотников. Зато других оседлых птиц почти не встречалось, так что в этот день, например, наша орнитологическая коллекция обогатилась всего одним экземпляром красивой хохлатки – свиристеля (Ampelis garrulus L.).

В течение всего дня мороз был сильный, обещавший очень холодную ночь; но после 3 часов пополудни небо подернулось облаками, слабый западный ветер стих, и вечером температура опустилась едва на один градус против дневного максимума −12°. Утро 29 октября настало также тихое, ясное, хотя и морозное. К сожалению, горы все еще оставались в облаках, что мешало брату засечь знакомые вершины и тем выверить свою съемку.

Так как на сегодня нам предстоял большой переход, что-то свыше 42 км, то мы выступили со станции, едва забрезжилось утро. За лесом мы вышли на поляну с редким кустарником, пройдя же ее, вновь углубились в лес, который сопровождал дорогу на протяжении последующих 15 км. На этом участке пути мы прошли дунганское селение У-ко-шу и два китайских – Сань-дао-хо и У-дао-хо, не считая многих отдельно расположенных хуторов. Все эти поселения пользуются водой ключей и только отчасти водою западного рукава реки Улан-усу, что делает непонятными нижеследующие строки дневника Успенского от 1 сентября: вступив в карагачевые заросли, «мы уже не ехали, а, можно сказать, плыли. За р. Тоу-дао-хэ следовала сряду речка Эрл-дао-хэ со множеством рукавов, протоков и арыков, которые пересекали дорогу на каждых 50—100 саженях (106–213 м), и так пришлось пробираться вплоть до полустанка Сань-дао-хэ (третья речка). Около У-ко-шу было, при бездождии во все лето, столько воды, что образовались прямо непролазные топи, и нам долго пришлось пробиваться и колесить в розысках твердого грунта. На ночлег мы остановились в селении Улан-усу» [329].

Откуда эта вода? Читатель, конечно, помнит, что в передний путь мы шли подгорьем Ирень-Хабирга и что там, между Хоргосом и Улан-усу, мы не встретили иной проточной воды, кроме двух ничтожных ручьев, стекавших в последнюю из названных рек. Что же касается этой последней, то по количеству воды она едва заслуживает название реки, и только стремительность ее течения и обилие крупных валунов делают переправу через нее в половодье делом опасным. Впрочем, если верить записке капитана Тихменева, она должна временами действительно нести много воды [330].

У селения У-дао-хо лес кончается, и дорога выходит на совсем бесплодную каменистую степь, представляющую последний уступ плоской возвышенности, отделяющей долину Улан-усу от Аньцзыхайской. Этой степью мы шли восемнадцать километров до оазиса Ань-цзы-хай, орошенного водами Хоргоса.

Успенский задается вопросом, откуда взялось это название для реки Ань-цзы-хай, неизвестное, будто бы, ни китайской географии, ни местным жителям, и высказывает догадку, что так как «Хоргос – то же, что Урга, а Урга или Орго значит дворец или княжеская ставка, и так как путешественник XII в. Чань-чунь нашел в этих местах ставки монголо-тюркских князей, и даже большой город (Чон-балык), то не мудрено, что за реками, на которых стояли эти ставки, сохранились названия Хоргосов» [331].

На это я возражу, что, во-первых, путешественник Чань-чунь, сказать кстати, XIII, а не XII в., встретил город Чан-бали, или Чжан-балык (а не Чон-балык) много восточнее, во-вторых, никаких ставок монголо-тюркских князей в этих местах он не только не нашел, но и найти не мог, так как в его время южной Джунгарией еще всецело владели уйгуры, добровольно признавшие над собой власть Чингис-хана, в третьих наименование Хор-гос для реки Ань-цзы-хай было небезызвестно в прежнее время китайцам и, в частности, составителям «Синь-цзян-чжи-лё», и, наконец, в-четвертых, это название мы сами слышали от калмыков и китайцев подгорных селений.

В Ань-цзы-хае мы остановились. Это – значительное придорожное местечко с небольшим базаром вдоль главной улицы. Позади него возвышаются стены полуразрушенного импаня, в котором ютится до десятка солдат, несущих исключительно почтовую службу. От одного из них мы узнали, что к западу от Лао-чэна хозяйничает шайка грабителей, успевшая уже терроризовать окрестное население. На наше замечание, что мы их не боимся, рассказывавший недоверчиво покачал головой: «Не говорите! Вы полагаетесь на свои ружья, но при нападении из засады они будут не более пригодны, чем обыкновенные палки».

Едва мы на следующий день выступили из селения, как столкнулись с табуном диких коз (Cervus capreolus), но животные успели скрыться в чаще леса скорее, чем наши охотники приготовиться к выстрелам. В Ань-цзы-хае нам жаловались на волков, но этих хищников мы, конечно, не встретили. Зато настреляли фазанов и птиц для коллекции: Uragus sibiricus Pall., Emberiza buchanani Blyth., Turdus atrigularis Temm.

Лес кончился на четвертом километре от селения, не переходя на левый берег Хоргоса. Последний широко раскинулся тут своими в это время сухими протоками, да и почва леса – галечник и серый илистый песок ясно свидетельствовали, что некогда вся местность до Ань-цзы-хая была саем реки.

За Хоргосом дорога пошла дресвяной степью, весьма скудно поросшей саксаулом, а кое-где и мелкой полынью и ковылем, о котором свидетельствовали теперь лишь остатки желтых комлей; но вскоре и такая растительность исчезла. Дорога вышла здесь на плоский водораздел между Итхана-анчха и Хоргосом, который слагал тот же материал, что и почву степи: мелкая галька, гравий и глинистый желтый песок; впрочем, далее к западу из-под снега стал обнажаться и лёсс.