Степан Крашенинников - Описание земли Камчатки

Таким образом все их песни составлены, в которых упоминаются токмо некоторые действия или другие какие обстоятельства, без всякого склада.

Другая песня, называемая «аангич», сложена на голос морской утки, аангич называемой. И хотя подведенные слова с нотами несходны, однако камчадалы дополняют и исправляют оные прибавлением некиих, ничего не значащих слогов, которые при сем подчеркнутыми литерами означены.

1. Гнакоеде олосконга ворока а хитец знитес бине зотес комчул белоон.

2. Капанинача угарен бине зотес комчул беллон.

Весь смысл песни состоит в том: я потерял жену свою и душу, с печали пойду в лес, буду сдирать кору с дерева и есть, после того встану поутру, погоню утку аангич с земли на море и на все стороны поглядывать стану, не найду ли где любезного моего сердца.

Не последняя ж их забава – представлять других людей точно, как кто говорит, ходит, как что делает – словом, по всем приемам.

Как скоро кто на Камчатку приедет, то, во-первых, дают ему новое имя на своем языке, потом высматривают все его действия и при таких весельях представляют точно, а притом не забывают табак курить, сказывать сказки; и все такие веселья больше ночью, нежели днем у них бывают. Сверх того, есть у них и шуты, которые забавляют других своими проказами, но оные столь скверны, что и упоминать гнусно и непристойно.

Когда один с другим подружиться желает, то зовет будущего своего друга в гости, и топит для него юрту весьма жарко, и готовит всякого кушанья, какое у них за лучшее почитается, так много, что десятерых удовольствовать можно.

По вступлении гостя в юрту и гость, и хозяин раздеваются донага. Хозяин, скутав юрту, потчивает его приготовленным кушаньем, наливает щербу в превеликую чашу, а между тем как гость щербу пьет или хлебает, хозяин поливает воду на лежащее на очаге каленое каменье, чтоб был несносный жар.

Гость старается все, что у хозяина пристряпано, съесть и жар его вытерпеть, а хозяин старается принудить, чтоб гость взмолился и просил бы свободы от пищи и жара. В противном случае сколько гостю то за удовольствие, столько хозяину за скупость и бесчестие причитается.

Хозяин в то время ничего не ест и из юрты выходить волен. Но гость до тех пор не выпускается, пока побежденным себя признает. Во время еды рвет его раз до десяти, отчего после того потчиванья дня по три не токмо есть, но и глядеть на пищу без движения не может.

Как гость из силы выйдет, так что ни жара терпеть, ни есть ему не можно будет, то откупается от того собаками, платьем или что хозяину нравно и таким образом получает свободу. Напротив того, получает от хозяина вместо хорошего своего платья обноски, вместо добрых собак – худеньких сученок, которые о себе почти ходить не могут.

Однако же, оное за обиду не почитается, но за знак дружества, когда в том с обеих сторон равным образом поступается. Ежели же тот, который друга своего помянутым образом выберет, а сам к нему не будет в гости, то выбранный приезжает вторично в гости, однако же не с тем, чтоб есть, но чтоб за свое получить отдарки.

Хотя гость, как у них обычай, ничего о причине приезда своего не объявляет, однако ж хозяин о том уже ведает и отдаривает ему по возможности.

А буде ничем не подарит, то гость, переночевав у него, запрягает собак своих на самой юрте и сидит на санках, потыкая ошталом в землю, пока чего-нибудь не получит от своего друга.

Ежели же другу его или отдарить случится нечем, или от скупости не захочется, то гость уезжает домой с великим неудовольствием и бывает его крайним неприятелем, но сие весьма редко случается: ибо обидеть друга своего за такое почитается бесчестие, что никто с обидевшим век не захочет дружиться. Таково ж бесчестно и другому за подарки свои требовать отдарков.

Таким же образом потчивают гостей, когда случается у них какая пирушка, однако ж жаром не морят и подарков не требуют.

Ежели потчивают нерпичьим или китовым жиром, то хозяин, накроми жира ремнями, становится перед сидячим гостем на колени, в одной руке жир, а в другой нож имея. Жир сует в горло, крича будто в сердцах «та» («на»), а ножом отрезает, сколько он в рот захватит.

Завидной вещи и любимой самому, у кого она есть, почти ничем, кроме объявленного способа, достать не можно: ибо при том случае, чего б хозяин у гостя ни потребовал, отказать ему стыдно; чему в доказательство можно объявить здесь смешной пример, который учинил Нижнего Камчатского острога некоторый казак из новокрещенных якутов.

Он имел у себя, по тамошнему обычаю, друга из камчадалов и, проведав, что он промыслил нарочитую лисицу, домогался всякими образами достать оную; однако ж камчадал крепился и, невзирая ни на какие его подарки, не хотел лишиться своего сокровища.

Казак, видя, что друг его ни на что не склоняется, поступил с ним по камчатскому обыкновению: зазвал его в гости, вытопил баню весьма жарко, наварил рыбы довольно и, посадив его на верхний полок, начал потчивать, не поддавая на каменку. Но как приметил, что камчадал недостаточный жар почитает за бедное потчивание, то начал он поддавать и столько наподдал, что и самому в бане быть нестерпимо было.